Матрица жизни на Земле. Том 4
Шрифт:
— С чем?
— Ну, с хлюпалкой же!
— А-а.
— Я бы тоже так поступила… Не стала бы выбрасывать остатки меда… — призналась Света.
— И держала бы эти остатки рядом с хлюпалкой… два года?! — я выразительно посмотрел на нее.
— Да, но не рядом с хлюпалкой, — глаза Светы погрустнели.
— Почему твои глаза погрустнели? — спросил я.
— Да так, — ответила она.
— А что самое сладкое в этом мире, Света?
Света подняла на меня свои огромные голубые глаза и тихо произнесла:
— Любовь.
— А все-таки, что же это такое — Любовь?
— Не знаю.
—
— А почему Вы, Эрнст Рифгатович, столь настойчиво расспрашиваете об этих остатках меда в трехлитровой банке, которая вот уже два года стоит рядом с хлюпалкой? У вас есть какие-то аналогии, что ли? — чувствуя подвох, спросила Света.
— Человек без Любви, Света — это обесточенный человек, человек без Жизненной Силы. Поэтому люди склонны сохранять даже самые крохотные остатки Любви, даже… те, что остались на дне трехлитровой банки, даже тогда, когда эта уже почти пустая трехлитровая банка стоит много лет рядом с какой-то… поганой хлюпалкой.
— Хлюпалкой, говорите? — не совсем поняла Света.
— О сколько хлюпалок или… хлюпальщиков существует в жизни! Хлюпают, хлюпают и хлюпают, но хотят, чтобы их, хлюпающих, любили, да сильно любили, страстно любили, чтобы им… хлюпалось с вдохновением и чтобы звуки «хлюп, хлюп, хлюп» разносились по миру не просто так, а горделиво разносились, напоминая… звуки Любви. Но этого не может быть, Света, не может быть. Почему? Да потому… потому… потому…
— Почему?
Да потому, что хлюпающих не любят. Хлюпанье убивает Любовь. Каждый звук «хлюп» уносит с собой частичку Любви, уносит в никуда, уносит туда, откуда нет возврата, потому что звук «хлюп» означает душевную слабость, а Любовь — это Сила, мощнейшая Сила, самая сильная Сила, Жизненная Сила, Главная Сила Вселенной, Сила самого Бога!
— Но ведь женщина, которой по жизни попался хлюпик, не виновата! Женщинам, в отличие от мужчин, кстати, Эрнст Рифгатович, свойственна верность, поэтому они вынуждены посвящать всю свою жизнь… порой… даже хлюпику… как бы противно это не было. Что ж поделаешь, если по жизни попался хлюпик, — придется ему отдавать всю свою Любовь… — печально проговорила Света.
— Безвозмездно отдавать? — осторожно поинтересовался я.
— Ну… — Света задумалась, — человек ведь должен всегда отдавать Любовь, данную Богом.
— Данную Богом, говоришь? — удивился я созвучию наших мыслей.
— А кем же еще? — без тени сомнения откликнулась Света,
— А ты, Света, могла бы всю свою Любовь, данную тебе Богом, отдать хлюпику?
— Не хотелось бы. Ведь хлюпика надо всегда жалеть. А жалость убивает Любовь.
— Я согласен с тобой, Света, — я стиснул зубы. — Жалость — это ужасное чувство. Это очень лукавое чувство, жалость-то! Она, жалость, косит под сострадание, она прикидывается Любовью, но она, жалость, есть совсем другое, она есть… потакание вампиру.
— Чего, чего? — не поняла Света.
— Любой человек, взывающий к жалости, есть энергетический вампир. Он играет несчастного и всем который не может «поддерживать энергетическое равноправие», а может только тянуть, тянуть и тянуть из одного, второго, третьего и многих других людей Энергию Любви, без которой он — «взывающий к жалости эгоист» и жить-то не может
Он, этот взывающий к жалости человек, требует от людей дать ему Жизненной Силы, которой ему так не хватает, требует лукаво, глубоко скрывая то, что уже успел отдать собственную Жизненную Силу Дьяволу в угоду сладостно-тупому искушению возомнить себя Богом. А люди, к сожалению, путают, часто путают жалость с состраданием и отдают свою Жизненную Силу тому, кто уже спутался с Дьяволом. Не жалейте никого, господа… пожалуйста!
— Из Ваших слов я поняла, Эрнст Рифгатович, — уставилась на меня Света, — что любой хлюпающий человек есть человек, спутавшийся с Дьяволом? Так, что ли?
— Да, это так.
— Что, уже и поныть нельзя, что ли? — надув губы, спросила Света.
— М… м… можно, но… добро.
— Добро… ныть?
— Да. Ныть так, чтобы другому человеку не стало жалко тебя.
— Хорошо, Эрнст Рифгатович, я буду именно так ныть… добро.
— Так и ной.
— Ладно.
— Вот и буду так… ныть.
— Ну и пожалуйста.
Мы со Светой на мгновенье замолчали. Света первой прервала молчание.
— А та трехлитровая банка с остатками меда?..
— Эта трехлитровая банка с остатками меда, стоящая уже два года рядом с хлюпалкой-вантузом… есть олицетворение жизненной грусти, — философски проговорил я.
— Почему? — удивилась Света.
— Да потому, что это грустно.
— Почему?
— Да потому, что… грустно.
— Почему?
— Да потому, что грустно жить, сохраняя в душе остаток Любви, как… остаток меда в этой трехлитровой банке, стоящей рядом с… хлюпалкой… под раковиной. Жалко, вроде как, выбросить этот остаток меда вместе с банкой, да и «кушать» этот остаток не хочется… никому. Никому, Света, не хочется довольствоваться остатком, никому! Никому! Все хотят полноценного! Все хотят именно полную трехлитровую банку… Любви… настоящей и полноценной Любви. Ведь Любовь, Света, возрождает не только тебя самого, не только того, кого ты любишь, но и зажигает глаза, при виде которых все люди начинают задумываться над тем, что… ведь есть на свете смельчаки, которые не прячут Глаза Любви от людей, а смело, с любовью смотрят на всех людей, которым сам великий Бог предопределил пользоваться великой Энергией Любви… и не стесняться ее.
— Вы так красиво говорите, Эрнст Рифгатович, по поводу… трехлитровой банки…
— Да уж.
— Кстати, — продолжала Света, — там под раковиной вместе с трехлитровой банкой с остатками меда и пятью пустыми пол-литровыми банками стоят еще: бальзам «Битнер», два шкалика… поддельного… грузинского и армянского коньяка, шкалик поддельной ставропольской водки, сломанная открывашка для бутылок и статуэтка медведя с дырой…
— С какой такой дырой?
— В… дыре… в руках медведя должна была стоять бутылочка… поддельной водки. Но ее кто-то… выпил или… выбросил… подделку эту… в руках медведя.