Матримониальные размышления среди родных осин

Которую неделю в деревне, без семьи, один как перст, мысли поневоле начинают обращаться на грешное. Кругом деревни с доживающими стариками, леса да перелески, поля, зарастающие молодыми деревцами, вырубки, полные малины и кипрея, и снова леса. Идёшь, касаясь ладонью стройных стволов, и начинаешь понимать, что не зря предки одушевляли лес, поселяя в каждом деревце красавицу-дриаду (русские люди называли их древяницами). Не знаю, как на югах, где произрастают мужиковатые дубы, вязы и клёны, а у нас все все искони растущие деревья — женского рода, в каждом — девичья душа. Потому и песни сердечной кручиной делятся с деревьями, тайны поверяют

деревьям и в любви признаются тоже им. Не любовь, а чаща с перелесками. И так получается, что не только в деревьях начинаешь видеть женщин, но и в каждой живой женщине замечаешь ещё друидами подмеченное лесное начало: душу того дерева, где она обитала в бытность свою древяницей.

О том и записки.

Вот уж кого от века сравнивали друг с дружкой, так это русских девчонок и молоденькие берёзки! И юную листву иначе как сарафанами не величают, и хороводы поминают к месту и не к месту. Весна и любовь начинаются с первой берёзовой листвы. Это в городе весна пахнет клейкой тополёвой почкой, перешибающей даже бензиновый смрад. Истинная весна — берёзовая. Охочие до любовных игр парни тянулся к девушкам-берёзкам. А у тех листочки мягкие, ветви тонкие, кожа нежная.

И получается, что всякий может заломать доверчивую беззащитную красавицу. Больно говорить, но немногие берёзки счастливы в замужестве. Идут они на веники да на дрова, холят своего ненаглядного, лелеют, сгорают в жаркой страсти, рассыпаясь пылающим углем, не жалея себя, и ничего не получают взамен. Не дорого взято, не жаль и потерять. «Вы шумите, шумите надо мною бярёзы, обнимайте, милуйте тихой лаской меня любимого… А я лично — лягу, прилягу…» — философия балованного мужика, не ценящего сокровище, которое ему досталось.

Заканчивает свою жизнь красавица берёзка истрепавшимся голиком, о который всякий вытирает ноги. «Доля ты русская, долюшка женская», — это о девушках-берёзках. А те молча принимают всё, и когда кожу сдирают на туески, и когда жаждущие лакомки цедят пьянящую берёзовую кровь. Единственное дерево, которое делится с человеком самою кровью.

Хотя, говорят, канадский клён тоже подточивают, варят из сока сироп, сласти готовят. Интересно, какого рода будет клён, ежели говорить по-канадски?

Эту тоже ломают, да частенько сами и обламываются.

Зацветает черёмуха, и вместе с белым цветом приходит холод. Но душа, рвущаяся к любви, не замечает отеческого предупреждения. Белые кисти до изнеможения красивые и душистые помрачают разум, а тут ещё соловьи заводят коварную свою песню. Все чувства зачарованы; казалось бы — подойди, на вкус попробуй, коснись жёсткой ветви… — куда там! — терпкий вкус девичьих губ кажется слаще мёда, и осязание тоже обмануто: зарывшись лицом в цветущие кисти, не думаешь, что лепестки скоро облетят.

Черёмуховые цветы облетают до обидного скоро, и остаётся корявое, ничем не примечательное дерево. От этой не дождёшься любовной страсти, черёмуху разжечь без керосина не получится. Есть, впрочем, у вязкой черёмуховой древесины и достоинства: из неё режут самолучшие зубья для граблей. Точно также прелестные невесты-черёмушки, обратившись в сварливых жён, становятся рачительными скопидомными хозяйками, гребущими исключительно к себе. Недаром набивающие оскомину черёмушные ягоды годятся только на пироги — кушанье по преимуществу семейное.

Смотришь на идущую по улице пару, на уродливую супругу, от одного взгляда на которую оскоминой сводит скулы, и думаешь, что нашёл в ней любящий муж, на что позарился? И удивляешься, почему у таких пар урождаются удивительно красивые дочери. Ещё бы им не быть красивыми — черёмушкам в самую пору майского цветения… А оскомная физиономия супруги — это плата за безумную пору черёмуховой любви. Если вдуматься, так ли велика цена?

Вот уж о ком песен сложено — вовек не перепеть, но почему-то всё авторские, народная лишь одна — о безответной любви тонкой рябинки к могучему дубу. Народный гений твёрдо знает, что рябиной лучше любоваться издали: через дорогу, из-за широкой реки. Цветёт рябина сразу вслед за черёмухой и также недолго. Цветы её собирать бесполезно, осыплется недотрога в ту же минуту, оставив в руках голую ветку. А вот запах рябины с черёмуховым не сравнить — тяжёлый, душный, пряный… такие ароматы не девушке приличны, а женщине зрелой, в летах, знающей о жизни всё. И, словно прогоняя молодость, ещё в июне рябина начинает готовиться к осени. Среди вычурной резной листвы объявляются бурые пятна ягод. В наших краях только калина может похвастаться столь же бурным плодоношением, но калина не дерево, а куст, к тому же держится возле деревень и, видимо, когда-то была завезена на север из южных краёв. А рябина своя, тутэйшая, как говорят соседи-белорусы.

Неторопливо наливаются красным и оранжевым светом гроздья рябины, лишь к концу августа достигает бальзаковская женщина полной красы. Но и тогда — сорвёшь ягодинку, кинешь в рот и скривишься от горечи — не про тебя ягодка зрела. В семейную жизнь рябина входит с трудом, мужей меняет что перчатки: изломистая да капризная отравит горечью каждую минуту. Но горька рябина только близким, для того, кто со стороны смотрит, всё прилично и очень интеллигентно. Потому и любима рябина поэтами, привыкшими путать анемичный выпендрёж с тонкой душевной организацией. И любимейшие эпитеты: кудрявая и гибкая. Кудрявость в рябине, может, и есть, хотя и это скорее жеманность, а вот гибкости — ни на грош. Чуть согнул веточку, а она — хрусть! Напрочь её не оторвёшь, сколько ни крути, а вот надлом да душевный надрыв — это пожалуйста. Капризное дерево, с претензией, и женщина ему под стать.

Даже после морозов в хвалёных рябиновых ягодах обещанная сладость не слишком заметна. Кто хочет для семейного чаепития из рябины варенье сварить, должен её прежде вымачивать да вымучивать, чтобы убрать лишнюю горечь. Так стоит ли мучить себя и женщину, виновную лишь в том, что верна своей природе? Уж лучше насчёт клубнички озаботиться.

Единственное, где рябина выше всяких похвал — настойка на коньяке, любимый напиток отставных военных. Здесь и горечь к месту, и терпкость к лицу. Женщина-рябина — лучшая подруга для пожилого отставника: в меру жеманна, в меру жантильна и всегда комильфо. В постели холодность возмещает опытностью, что для воспитанного на шагистике офицера качество драгоценное.