Матрос Казаркин
Шрифт:
Повар уходил, так и не подтвердив черных подозрений, то есть Повар оказался на высоте положения, он проявил человеческое участие, а Казаркин платил недоверием. А теперь положение нельзя было исправить, и оставалась только одна надежда, что Повар мог и не заметить и не понять подозрения и недоверия по причине плохого знания языка - ведь при плохом знании языка трудно уловить в словах, кроме смысла, еще и недоверие, подозрение или еще что-нибудь.
– Передай мой привет России!
– сказал Повар и улыбнулся.
– Спасибо,- серьезно ответил Казаркин.
Повар ушел, а Казаркин подумал, что надо будет обязательно выразить благодарность Хирургу, если он еще раз будет осматривать его, искренне,
Когда пришли за ним, то он захлопотал, заторопился, чуть не забыл книжку Гоголя в столе, в коридорах все время оглядывался в надежде увидеть Хирурга или Клару. По городу Казаркин ехал в прекрасном автомобиле, низко утонув в сиденье, так что видел только блестящие мокрые стекла невысоких домов, видел несколько промелькнувших мимо машин, но людей не видел, было еще очень рано, да и неудобно было высовываться, и глазеть, и удивляться на Америку. Казаркин сохранял вид привычный и независимый. Два чиновника, ехавшие с ним, поглядывали на него без особого любопытства, но вроде дружелюбно, один из них плохо говорил по-русски.
Корабль, на который попал Казаркин, был чем-то средним между связным и спасателем. В тот день на нем была доставлена с одного из Алеутских островов молодая сумасшедшая женщина - жена какого-то офицера, который то ли сам застрелился, то ли был застрелен этой самой сумасшедшей своей женой. Казаркин как раз вышел из автомобиля у пирса и увидел, как эту женщину под руки вели два рослых матроса. Они шли ему навстречу с трапа - два огромных матроса с удивительными, почти детскими физиономиями и женщина между ними. У нее было белое с синими губами лицо и блестящие огромные глаза. Она что-то повторяла непонятное Казаркину, а матросам это было уже известно, и они не обращали внимания на ее бормотание или они не понимали тоже, но только они не смотрели на эту женщину, а просто вели ее по сырому от протаявшего ночного снега пирсу, даже не вели, а несли ее на своих невероятно толстых руках.
Чиновники заговорили, заговорили, потом один из них, тот, что пытался говорить по-русски, сказал Казаркину:
– Она в собственного мужа выстрелила и сошла с ума позже. Трагическая история.
Из тумана вынырнула и встала высокая медицинская машина, матросы очень быстро, будто сломали, сунули женщину в машину, оттуда протянулись руки, но дверца закрылась, и машина уехала, жутко взвизгивая сиреной. Из машины даже не вышел никто.
У Казаркина испортилось настроение. Он почувствовал, что лицо женщины ему запомнилось. Это у него бывало, что некоторые вещи он запоминал как бы отдельно, вне связи с остальными, и, когда это случалось, у него портилось настроение, потому что к таким вещам относилось самое неприятное в жизни, как, например, тот варан, который когда-то, давным-давно, шипел на него в детстве, шипел, растопырив лапы и серпом бросив свой твердый, граненый хвост на горячий песок.
Туман кончился, когда отошли мили три от бухты.
Казаркин с трудом преодолевал боль в голове. Он увидел всю Америку как сплошную стену туманного молока, начинавшуюся сразу за кормой, мучительно колебавшие корабль плоские холмы волн подмывали этот туманный континент. Казаркину даже не верилось, что в центре этого непроглядного тумана есть твердое ядро острова, а на острове стеклянный госпиталь, и лужайка перед ним, и какой-то ресторан,
Плоские холмы волн вздымались и шли мерной чередой слева по курсу, заваливали корабль, но он двигался на большой скорости, косо срезая набегавшие волны, прогибаясь под ними носом.
Голова Казаркина уже не чувствовала каждый удар волны отдельно, теперь она просто гудела, как, бывает, гудит при очень высокой температуре. Легкость и мощность хода корабля очень нравились Казаркину, никогда не плававшему на военных судах. Особая разница замечалась в момент удара волны: СРТ под этим ударом дрожит и как бы приостанавливается, ожидая, когда сама волна уступит, обтечет задранный на ее спину форштевень; потом СРТ сваливается вместе с волной вниз и оттуда опять начинает, дрожа, взгребаться на хребет очередной волны и потом опять замирает от грузного, сотрясающего удара. С этим кораблем было все не так. В его констру-кции были такой огромный запас мощности и такая монолитность, что волна не могла приоста-новить его движения, она могла только поднять и опустить, могла только повалить на борт, в общем это был корабль, то есть судно, предназначенное для страшных действий морской войны.
В сопровождении офицера Казаркин стал спускаться по трапу в корабельное нутро и вдруг почувствовал, что у него руки и ноги как-то неточно выполняют свою работу, он стал цепляться за поручни и устоял. Широкоплечий матрос подхватил Казаркина.
Через лежавшее на зеленой поляне толстое бревно была перекинута крепкая, упругая доска, на одном конце доски стоял Казаркин, а на другом кто-то серый, в бороде и в валенках.
Серый улыбнулся нехорошо и присел не по-стариковски ловко, видно стало через полосатые портки острые углы его коленей, и через бороду глянуло чье-то враждебное лицо, знакомое и незнакомое. Серега начал было узнавать лицо, но Серый подпрыгнул и упал на доску - мягко стукнули валенки, и Серегу бросило вверх. Серега подлетел плохо, криво свалился на свой конец доски, и теперь вверх подлетел Серый, тулуп взмахнул полами, и на груди у Серого прояснился орел, терзающий женщину...
Потом Серега уже не мог прыгать и падал на свой конец доски как попало, хватался за доску руками, а Серый безжалостно вскидывал и вскидывал его...
Серега сопротивлялся, но чувствовал безвыходность, жестокая сила моря калечила его, он бы и заплакать хотел, да в это время так его вверху перевернуло, что ударился он о доску грудью и в следующий момент закрыл лицо руками, чтобы сберечь травмированные и толком еще не сросши-еся кости. Он теперь падал безвольно, мешком, бескостным и мягким, а взлетал все выше и выше и, наконец, взлетел выше окружавших поляну деревьев и увидел вдалеке город, красивый и тихий, в кумачовых полотнищах, будто на праздники; над городом висело нарисованное облако, а из облака шел теплый дождик, ослепительное солнце освещало облако и складывало и раскладывало неоновые дуги радуг...
– Ах, вот это зачем,- гулко сказал Серега и стал еще пуще беречь голову, чтобы после того, как упасть и удариться, подлететь выше деревьев и еще раз увидеть этот незнакомый и родной город.
Казаркина кто-то потрогал за плечо. Он поднял голову, увидел черное человеческое лицо и испуганно сел на койке. Негр улыбался и звал его наверх.
Корабль лежал носом на волну в дрейфе. На палубе все было синим от прожектора, гулко хлюпала штормовая зеленовато-синяя под прожектором волна. Волнение отдавалось в Казаркине, и он не особенно прочно ставил ноги. К нему подошли еще несколько американцев, среди них офицер, принимавший Казаркина у чиновников. Они о чем-то говорили между собой.