Матросы

Первенцев Аркадий Алексеевич

В наши дни создать шум легче — не прежняя станица, где на мобилизацию и то сзывали коннонарочными и колоколами. Техника позволяет передать любое известие в самый глухой уголок, куда раньше письмо шло со скоростью быков. Общая радиотрансляция, рации «Урожай», чуть ли не собственное телевидение — вот как шагнуло нынешнее сечевое воинство!

Согласившись на последний аттракцион, Помазун не представлял всех надстроек над основной базой, воздвигнутых предприимчивым завклубом в содружестве с дельцом-администратором. Радио, афиши, сообщение в газетке с портретом. Не узнать Степана. Можно спутать его не то с Иваном Поддубным, не то, по усикам, с английским премьер-министром Макмилланом. Бочка стала приманкой к торжеству открытия колхозного университета культуры: ведь не удалось

заманить из краевого центра ни писателя, ни певца. Степана уговаривал специально командированный завклубом. Противно вспоминать бесконечные графинчики, отвратительные ужимки барабанщика-литавриста, чадные запахи свиных шашлыков и беф-строганов.

В той обстановке все казалось нормальным. Одно дополняло другое. Здесь же, среди этого хрустального инея, петушиного задора, мирного спокойствия жизни, не испорченной глупыми забавами, уродливо выглядели и ветхое сооружение бочки — фанерная касса, расписанная «анонсами», и соратники в жокейских брючках, согласившиеся спуститься в глубинку после недвусмысленных посулов.

Сравнительно недавно Помазун гарцевал здесь на кабардинском маштаке, подседланном казачьим седлом с расшитым синими звездами вальтрапом. А теперь приходилось идти в дурацких штанах, в исчерченной молниями куртке, в шапке-пирожке, возбуждая незатухающее любопытство и пересмешки рано поднявшегося станичного люда.

— Степа п-ш-ш-ел! Гляди, хлопцы, что кловун!

— Э-гей, Степан, как там в цирке?

— Циркач! А где твой мотоцикл? Цыкал, цыкал, недоцыкал, недоцыкал до конца, ламца-дрица-гоп-ца-ца!

Проворные на ноги, а тем более на язык мальчишки не могли оставить без внимания такую знаменитость. Их выдумки неистощимы. Не убавилось насмешников и после визита к Архипенко, причем главную роль на своей улице играл не кто иной, как сам Тарас Архипенко, младший из трех братьев, стремительно выросший за последние два года.

Степан и Петр шли вдвоем, покуривали, а две Маруси заторопились вперед с явной целью выговориться.

— Не обращай внимания, Степан, на отсталые выкрики, — советовал Петр своему погрустневшему приятелю. — Слава, как говорил Горький, что пирожное с кремом: сверху красиво, а куснешь — мыло. Ребята рады твоему возвращению, а выразить свою радость иначе не могут. — Покричал женщинам: — Маруся и ты, бенефисная, не очень форсируйте!

— Прибавьте шагу! — потребовала Маруся, оглянувшись.

Подруги защебетали, захохотали, как и положено в их пору молодости, а тем более в хорошую погоду и при недурном настроении. Вчера они ездили в город ради причесок и маникюра и сегодня не пытались скрывать следов своего подвига. Платки на головах легкие, шелковые, а варежки надели лишь для того, чтобы размахивать ими или прикрывать рот при тайном шепоте.

Неизвестно, о чем щебетали две подружки, но мужчины вели серьезный разговор.

— Созрел я, Петя, как грызовой подсолнух, — говорил Помазун, — и не только потому, что колхозная действительность повернулась к нам лицом… Теперь вернуться к земле не геройство. Просто вернуться, из-за лишнего рубля? Так уж лучше крутиться в бочке. В ней не менее живая копейка. Думал я так: рожден Степан Помазун для крылатой жизни, почему не подняться над катухами и свинофермами? А оказалось… как ворона в павлиньих перьях. Не гож казак в артисты, Петя. Развернешь газету: пишут про хлеборобов, про доярок, ордена им дают, геройские звезды, а ты крутишься на своем мотоцикле, как сволочь на веревке. Душно. Жизнь-то правильно надо устроить. А время идет. Ты только подумай, лысею. Засветилось темячко. Пока Машенька не обегает — надо спешить. Она может и не такого облезлого гусара найти… Благодарю ее за такую верность прежним идеалам до глубины души. Не омрачу ее доверия. Камышев решил поручить мне колхозную технику. Организую, хоть кровь из-под ногтей, ремонт, выход в поле, безотказное действие. Откровенно сказать, Петя, городу я нужен только пока кручусь. А если камера лопнет на вираже? Морг, Петя. У нас один гонщик крякнуть не успел, как печень ему пропорола ручка мотоцикла. Дал мгновенного дуба, поверь, не брешу. Заховали его на кладбище в ауле, и могилы не найти… Нагляделся я и на махинации. Попал к нам в турне проходимец. Администратор. Так в чем его изобличили? Билеты не надрывал, отбирал у зрителей, а потом втайне от членов коллектива утюгом их проглаживал через сырую тряпку и опять в оборот. Шесть аккредитивов накопил. Поймал его при проверке серии какой-то зачуханный с виду, а ушлый контролер в периферийной гастрольке.

Архипенко видел: не так-то легко давалась жизненная коренная перестройка даже такому продувному хлопцу, как Степан Помазун. Возврат в станицу под крики «циркач», через отверстие последней бочки, не мог не отразиться на самочувствии Степана. Смешливыми воспоминаниями приходилось заглаживать грубые швы. А Петр возвращался по-иному. Никогда кривых улыбок, извращений мысли. Пошел служить, отслужил, вернулся. Фактически на флоте достиг не только старшинских нашивок, но и права занять должность колхозного бригадира. А Степану еще не раз придется ответить на упреки, не раз выдержать бой с самим собой.

Пока было время, Петр расспросил о более сокровенных мыслях Помазуна, подтолкнул на откровенность. Степан без опаски отвечал и прислушивался к советам друга, как бы проверяя безошибочность собственного решения.

Нечего преувеличивать, в колхозе пока еще тоже не все гладенько, не золотое дно. Задачи большие, обязательства высокие, а земля все та же, утюгом не пригладишь ее, как это делал с билетами пройдоха-администратор. Дождь вовремя — хвалят, ставят в пример. Дождь обошел стороной или покропил из редкой тучки — жди разноса. Телефоны бранятся, а у хлопцев чубы трещат. Технику приняли от МТС без запасных частей. Кирилл Иванович хоть и получил повышение, а нерадивым оказался хозяином. Недаром ставят на технику именно его, Помазуна, ждут от него резвости неимоверной. Хотя чего ждать особенного! Если в рамках работать, ждать, пока наряды выпишут и по ним пришлют, насвистишься с механическими атрибутами, а начни утюгом гладить через сырую тряпку — узнаешь адресок товарища помпрокурора…

Зато впереди Машенька. «Эх, рыбочка, красноталочка». Степан заранее заготавливал набор ласковых имен, стараясь угадать, какое помаслит ее, а на какое она укусит острыми своими зубками. Как бы то ни было, впереди долгожданное счастье. Кончаются беспутные дни, шалавы в макинтошиках с сигаретками в двух пальчиках, кончаются выпивоны после трудового угарного дня, риск получить удар в печенку или в грудную клетку и проклятая гарь в бочке — не отхаркаешься.

Деревья в инее, играют, искрятся. Как в сказке. Заборы тоже серебряные, мохнатые. Дымок приятный, будто предвещает уют и скамейку возле холстинкой застланного воскресного стола. Пучки мяты и чебреца в сенях, и мешочек с укропом, и второй, гораздо больше, с сухой курагой, набранной по лесопадкам. Красный мотоцикл в сенях. На диване ковер, купленный в Баку. На стене карточки в рамках из черноморских ракушек. Костюм цвета индиго — тоже не пустяк в случае всяких торжеств.

Мечты осязаемые, хоть потрогай рукой. Степан с гордостью думал о самом себе, все же сумевшем с опасностью для жизни накопить кое-что, сохранить себя и прийти к мирной пристани полным сил, желаний и самоуверенности.

Зеркальные окна другого, почти призрачного мира так и не распахнулись перед ним, так и не удалось подглядеть, как живут в этом мире. Там, конечно, нет коровьих стойл, нудных побудок, бригадирского зуда и всегда хватает мыла и горячей воды. Зато тут все роднее для него, Помазуна, человека, если уж на то пошло, не требовательного и скромного. Ему обожгла ладони жар-птица, а баба-яга найдется на любом квадрате земной площади. Миражи рассосались.

Гулко стучат ботинки по твердой земле, лопается, будто стекло, ледок, галки носятся в небе, выше печных дымов, — летают где хотят…

— Я твердо решил, Петя, — заключил Помазун, — меня теперь на шахер-махер па трензельном железе не затянешь. Бочка меня чуть невесты не лишила, мало того — доверия к самому себе. Сегодня кончается предыдущая глава моей «курикулевите», и я перелистываю страницу.

Машенька замедлила шаг, поджидая Степана. В глазах ее не погасли искорки, щеки румяные, холодные, ресницы чуточку тронуты инеем, также и прическа.