Май, месяц перед экзаменами
Шрифт:
Юлия Александровна, нарушив ритуал, сама приносит супник, миску с салатом, сама зовет сына.
Сын входит как-то неохотно, вразвалочку; в руках у него сипит транзистор, а клетчатая рубаха безобразно расстегнута на все пуговицы. Кажется, он собирался и за столом вертеть свою «Спидолу». Интересно, слышал он, о чем говорили они с Юлией Александровной, или нет?
Пожалуй, слышал. Во всяком случае, когда Сергей Иванович как бы случайно ловит взгляд сына, в этом взгляде — легкая, прозрачная, готовая упорхнуть, отказаться от самой себя насмешка. Причем не поймешь, к чему она относится. А может
Сын, подкрутив последний винтик в «Спидоле», говорит:
— Послушай, так как же насчет путевок на Кавказ? Ты мне их организуешь или нет?
— Пожалуй, нет, — говорит Антонов и смотрит на сына. — Пожалуй, нет.
Достать туристскую путевку не так уж трудно. Во всякое другое время Сергей Иванович только приветствовал бы намерение Виктора отправиться на Кавказ.
Однако на этот раз перед сыном стоят задачи куда более крупные и ответственные, чем освоение горных вершин. И надо сразу поставить его на место.
Его сын не был ленивым или развинченным, как некоторые молодые люди, которых Антонов достаточно видел и в столичных, и в нестоличных городах, и у себя на стройках. И все-таки что-то в Викторе внушало ему сомнения, тревогу. Но не эта же рубаха, расстегнутая на все пуговицы, не «Спидола», не Кавказ, если поразмыслить здраво? Пожалуй, нет. И «Спидола», и Кавказ, и даже молодой цинизм — дань времени, которую и сам инженер Антонов охотно платит, только, разумеется, несколько другой монетой. А вот как бы сын не проглядел самого главного в жизни за своей «Спидолой» — это уже другой вопрос. Да, Виктор совершенно свободно может пропустить лучшее в жизни со своим транзистором, со своим Кавказом, со своими друзьями, наконец, которые, кажется, не очень-то разбираются, что именно является лучшим. И, подумав об этом, Сергей Иванович спрашивает:
— Я надеюсь, ты не забыл наш уговор насчет Москвы? — спрашивает тоном неприлично суровым среди всего семейного благополучия, тоном человека, готового на окрик, на стучание по столу и так далее.
— Какой уговор, прости, не понял? — В глазах Виктора, ничуть не всколыхнувшись, стоит одна только безмятежность.
— Насчет того, что вуз будет в Москве, и только в Москве? Туда надо готовиться, а не ваньку валять! Так о каком же Кавказе речь? И мне небезынтересно знать, кому предназначается вторая путевка? Кого ты предполагаешь взять с собой и не считаешь даже нужным оповестить родителей?
Сергей Иванович задает этот вопрос чисто риторически. Он прекрасно знает, что в походе, если бы он состоялся, рядом с сыном вышагивала бы эта невзрачная и колючая девчонка, с которой тот дружит.
Девчонка столь не соответствует представлениям Сергея Ивановича о женской привлекательности, что он только плечами пожимает. У него лично всю жизнь были несколько иные вкусы. Давным-давно кто-то из сотрудников сказал Антонову, что его жена похожа на спортсменку и королеву одновременно. Антонов прикинул — сравнение подходило. И с годами никакой креп в сторону королевы не угрожал Юлии Александровне. Она оставалась в достаточной мере этакой пловчихой или теннисисткой. Фу, черт! Как это важно, когда имеешь возможность любоваться собственной женой и через двадцать лет после свадьбы. Та девчонка (Рыжова, кажется, ее фамилия) такой возможности, пожалуй, не представляет и на сегодняшний день.
— Так для кого же предполагались мои старания? — продолжает допытываться инженер Антонов и слышит неожиданное:
— Для Семиноса. Всего лишь для Семиноса…
Сын безусловно отгадал, что скрывалось за вопросом отца. Сын разрешает себе усмешку, и тогда Сергей Иванович идет напролом:
— Для Семиноса? А была, кажется, другая кандидатура? Девушка была?
— Была. — Лицо Виктора открыто и непроницаемо.
— Вы поссорились? — допытывается Антонов. — Что у тебя произошло по этой линии, ты мне можешь объяснить?
— Ничего у меня не произошло по этой линии. — В голосе Виктора откровенная, не находящая нужным прятаться ирония. — Ничего особенного.
Неизвестно только, к чему ирония имеет больше отношения: к настойчивости, с какой задает сноп вопросы инженер Антонов, к манере инженера Антонова выражать мысли несколько директивным слогом или, может быть, к каким-то фактам, никому, кроме Виктора, не известным?
И Сергею Ивановичу неудержимо хочется узнать эти факты. Немедленно убедиться, что не его сыном пренебрегли, а его сын пренебрег. Сам отказался от этой маленькой, твердой, неудобной девчонки.
Сергей Иванович спрашивает:
— Ну, а все-таки, как ты догадался дать ей отставку? Я бы часа с такой осой не выдержал.
Сын по-прежнему безмятежно пожимает плечами, что можно понимать так: «У каждого свой вкус!» А можно и совсем иначе: «Сам удивляюсь, что я выдерживал не один час и даже не один месяц». Но, в общем, он не бросается защищать свою Рыжову (да, именно так ее фамилия).
— Я видела тебя с дочкой вашего завуча, — говорит Юлия Александровна, собирая тарелки. — Удивительно эффектная наружность.
Юлия Александровна поднимает взгляд от тарелок и густо краснеет. В глазах Виктора возникает что-то жесткое, какая-то отталкивающая стена. Но, возможно, она ошиблась, потому что через секунду Виктор подтверждает:
— Ты права, наружность самая эффектная в школе.
— Мать у нее… — Сергей Иванович на минуту останавливается в своем разбеге, перед ним мелькает аккуратно разложенная по плечам шестимесячная завивка, лацкан негнущегося пиджака или жакета, как там у них это называется? Но в конце концов, может быть, есть смысл в этих лацканах? В старомодной, чопорной завивке? И Сергей Иванович, не особенно кривя душой, заканчивает свое определение: — Мать у нее умная женщина.
Она и в самом деле умная женщина. Только все-таки не хватает в ней чего-то или, наоборот, переложено чего-то. Почему, например, она так и не стала директором хотя бы той же школы? Он, Антонов, ни за что не поверит, что ей не хотелось. «Крахмала в ней переложено — вот чего! — беззвучно, но радостно выкрикивает Антонов, будто делает кто его знает какое открытие. И тут же добавляет мысленно: — Чего не скажешь о дочери».
— Милочка и сама не дура, — отвечает Виктор на ту часть рассуждений, которая была произнесена вслух, отламывая кусок румяной, отлично приготовленной котлеты и улыбаясь.