Маяк в Борсхане

Корецкий Данил Аркадьевич

Твала покосился на жреца, и Анан дополнил фразу:

— … Если Тот, чье имя нельзя называть, не станет этому препятствовать!

Это уточнение мне совсем не понравилось. Но я не показал вида. Наоборот — разулыбался и, порывшись в сброшенной одежде, с вежливым полупоклоном, протянул вперед ладонь, на которой лежала плитка гематогена.

— Подарок.

Вождь Твала заинтересовался и поманил меня пальцем. Телохранители расступились, и я беспрепятственно подошел к трону. Вождь осторожно принял открытую плитку и, положив кусочек в рот, начал медленно жевать. На угрожающе раскрашенном лице проступила блаженная улыбка. Жрец встал. Его здоровый глаз сверлил меня обиженно-выжидающе. И то правда, у вождя и так всё было — и власть,

и охрана, и корона, а тут еще и сладость белых людей неожиданно свалилась, а у жреца, кроме трубочки на члене, не было ничего. Действительно несправедливо! Я протянул плитку и ему.

Служитель культа замешкался, разбираясь с упаковкой. Неожиданно распробовавший сладость Твала вырвал гематоген у него из рук. Наступила немая сцена. Жрец так и остался стоять с открытым ртом. Вождь, немного подумав, отломил кусочек от своей плитки и положил ее прямо в рот жреца, как будто бросил монету в автомат для продажи жевательной резинки. Рот немедленно закрылся, челюсти сделали несколько жевательных движений, и на лице жреца тоже расплылось выражение счастья.

Я улыбнулся. Отношения с местным руководством налаживались. Во всяком случае, принятие подношений, учитывая российский опыт, можно истолковать именно таким образом. К тому же я убедился, что они непосредственны, как дети. А главное, что удалось установить, — светская власть здесь сильней, чем духовная!

За 18 дней до дня «Ч».

Североморск. Военно-морская база подводных ракетоносцев

ТРПКСН [11] «Россия» черной блестящей горой возвышался над пирсом, как туша мифологического кита — одного из тех, которые, якобы, держали на своих спинах Землю. Льдинки с хрустом терлись о резину противогидроакустического покрытия. Размеры крейсера поражали воображение: длина — 170 метров, ширина — 23, высота — 25, водоизмещение — 50 тысяч тонн. Конечно, Землю он бы не удержал, зато свободно мог обрушить ее в тартарары, ибо нес на борту 20 баллистических ракет с десятью разделяющимися головными частями каждая. Залп из двухсот ядерных зарядов был способен расколоть земной шар или сорвать его с орбиты.

11

ТРПКСН — тяжелый ракетный подводный крейсер стратегического назначения.

Этим мощным оружием управляли сто двадцать «пальцев», а командовали ими «головы», выстроенные строго по вертикали: решение на запуск принималось на самом верху, спускалось вниз по этажам штабов, поступая, наконец, к командиру, который и вставлял стартовый ключ в боевой пульт…

Но сейчас время боевой работы еще не наступило: сто девятнадцать членов экипажа готовили отсеки к походу, один лежал в госпитале, а командир принимал имущество по описи.

Капитан второго ранга Сергеев имел достаточный опыт, чтобы не погрязнуть в мелочах. В конце концов, недостача бушлатов, тушенки или расходных материалов принципиального значения не имела. Поэтому он в первую очередь проверил наличие и сертификаты готовности двадцати морских баллистических ракет «РСМ-52», восемь зенитных ракет «Игла» и двадцать восемь торпед различных модификаций. Потом наступил черед навигационных и радиолокационных комплексов, систем связи и пожаротушения. Очень скрупулезно была проверена ядерная двигательная установка, аппаратура Центрального поста управления, радиобуи экстренной связи. До поры до времени все шло хорошо.

— Стоп! — вдруг сказал Сергеев. — Не хватает пяти «идашек» [12] !

— Да брось ты, — устало отмахнулся сдающий лодку каперанг Васильков. — У нас всегда так было. Полный экипаж в море никогда не выходит. Вот сейчас — старший торпедист в

госпитале, с сотрясением мозга. Говорит — сорвался с трапа. А особисты подозревают, что его по голове ударили. Может, снимут подозреваемых…

— Это не разговор, — жестко сказал Сергеев. — Речь ведь не о коробке макарон.

12

ИДА — индивидуальный дыхательный аппарат.

— Да перестань! Если к такой ерунде цепляться, то никогда корабль не примешь!

— «Ида» — не ерунда. От него жизни зависят. Я акт не подпишу.

Пока «головы» спорили, «пальцы» проверяли приборы на своих постах, «драили медяшку», принимали на борт продукты, питьевую воду, горючее… В торпедном отсеке было душно, сильно пахло машинным маслом. Двое матросиков из прошлогоднего призыва тихо переговаривались.

— Врачи сказали, Конь полмесяца пролежит, — сказал Терехин, замеряя вольтметром аккумулятор очередной торпеды. — А через два у него дембель. Хорошо бы уйти в «автономку» месяца на три, тогда мы разойдемся…

— Да, иначе эта отмороженная скотина тебя прикончит, — кивнул Ивашкин. — Как ты вообще решился его отоварить?

— А что было делать? Лизать ему ботинок?! Ключ под руку попался, а он не ожидал…

— Хорошо, что он тебя не заложил. В благородство играет, тварь!

— Да нет, благородство тут ни при чем, — Терехин отложил вольтметр. — Он же приблатненный. А у них закладывать нельзя. Надо самому мстить… Меня и так особист два раза опрашивал. Я ни есть, ни пить не могу…

Работа в отсеках продолжалась.

За 19 дней до дня «Ч».

Джунгли Борсханы. Поселок аборигенов

Проснулся я от солнечных лучей, проникших в «рот дома». Так нгвама называли дверь — точнее, широкое входное отверстие, отдаленно напоминающее арку. Пока я не мог разобраться, на каком языке они говорили: сесото, хауса, суахили, банту… Да это и не имело практического значения — в Африке более восьмисот языков, и ни одного я толком не знал.

«Храбрость — это терпение. Терпение в опасности — это победа». В связи с чем, интересно, афоризм Тамерлана оказался первым, на что наткнулось моё тяжело вплывающее в реальность сознание? Глаза открывать не хотелось, но присутствие рядом посторонних людей ощущалось настолько явственно, что пришлось напрячься и разлепить веки. Взгляд упёрся в травяной потолок.

Осторожно повернул свинцовую голову. Вокруг плотным кружком сидели на корточках восемь-десять жутко раскрашенных, шрамированных, татуированных женщин, которые завороженно рассматривали мой пах.

— Большой Бобон заминале! Большой Бобон минарандо! — шумно отреагировали они на мое пробуждение.

Стряхивая липкие остатки болезненного сна, я резко сел и обнаружил, что на мне ничего нет. То есть совершенно ничего — ни одежды, ни даже полученной по заслугам красивой палочки-выручалочки. Весталки племени нгвама тоже не были отягощены одеждой и в упор целились в меня из-под расставленных коленей темными жерлами портативных крупнокалиберных гаубиц. Что это с ними?! Воспетые в «Камасутре» «нефритовые ворота» как будто перенесли попадание фугасного снаряда! Неужели так выглядят жертвы варварского обряда обрезания?!

Взаимное рассматривание затянулось. Потом ко мне протянулись восемь темных рук. Без маникюра, но в волдырях, москитных укусах и расчесах.

— Большой Бобон минарандо…

Инстинктивно отпрянув и прикрывшись шортами, я сердито закричал:

— Уходите! Все на улицу! Быстро! Долой!

На каких языках я это кричал, потом мне вспомнить не удалось. Но тон, даже в цивилизованном обществе, почти всегда бывает красноречивее слов. Женщин как ветром сдуло!

А я невольно предался философским размышлениям, которые всегда сопутствуют плохому настроению.