Майне кляйне поросьонок шпрингает по штрассе
Шрифт:
Тем не менее я нашёл вполне приемлемый вариант.
Наступил день годовщины смерти Галочки. Я, по исстари заведенному обычаю, оделся во всё чистое, собрал в полиэтиленовый пакет загодя приготовленную бутылку, стаканчик и несколько бутербродов и потихоньку отправился, как говорится, в последний путь. Надо сказать, что чувствовал я себя неплохо: с того момента, как ко мне пришла идея досрочно, так сказать, прекратить земное существование, закончились мои ночные мучения и я прекрасно высыпался. Говорят, у преступников, осуждённых на смерть, бессонница пропадает, как только они узнают дату казни…
На кладбище первым делом я зашёл в вашу контору и застал там только одну приемщицу, вяло отбивавшуюся от кого-то
Как нарочно, стояла изумительная погода – тепло, ласковый ветерок, ни единого облачка… Я отвинтил пробку с бутылки и наполнил стакан до краёв.
Вы, конечно, догадались, что в бутылке был яд: в водку я добавил метанол. Знаете, что это такое? Это метиловый спирт: по запаху не отличишь от пищевого, но вещь смертельная… Одной такой дозы должно хватить, и никто не заподозрит самоубийства – решат, что несчастный случай.
Я поднял стакан на уровень глаз. Надо сделать всего несколько простых движений: поднести к губам, несколько глотков и – вечность… Всё, сейчас выпью, и пока не остановится сердце, успею вылить остатки отравы из бутылки, дабы ненароком не прихватить с собой случайного любителя угоститься на дармовщинку…
Я смотрел на прозрачную жидкость и никак не мог поверить, что это – смерть. То есть понимать-то я понимал, но не мог… осознать, что ли, или проникнуться…
Пожалуй, напоследок следовало бы порассуждать о предмете значительном, возвышенном, если хотите. Как-никак, финальные реплики… Например, о том, что уже через час я исчезну, а мир будет катиться дальше и дальше… Но в голову лезли мысли беспорядочные и донельзя банальные, никоим образом не соответствовавшие серьезности момента. Вдруг вспомнил, что забыл заплатить за телефон и электричество. Ведь специально выписал все дела на листок и в прихожей на стенку прикнопил. Планировал же по дороге зайти в сберкассу, но всё из башки вылетело… Теперь уже только шурин. Лишь бы он не затягивал. Электричество-то ладно, а телефон могут и отключить… Да что это я… Может, ему телефон и не понадобится – продаст квартиру и вернется к себе… Пускай, мне-то уже всё равно, пусть продаёт, и с мебелью, не жалко. Вот книги жалко, некоторые издания уже раритетами стали – всё-таки библиотеку всю жизнь собирал … Всю жизнь…
Старик опять сделал паузу. Девушка замерла и, казалось, боялась вздохнуть.
– Не выпил. Не то чтобы передумал, отнюдь нет, просто захотелось продлить эти последние минуты. Я запрокинул голову, любуясь безупречной синевой августовского неба, огляделся вокруг и … заметил подлетающего ко мне на всех парах этого вашего… забыл… немого-то…
– Васёк! Но он не немой, а…
– Вот-вот, Василий. Подбежал, радостный такой… Я ему втолковываю: рано ещё, я просил только через три часа. Он улыбается, головой кивает, показывает, что подождёт… И действительно, сел неподалёку на корточки, и на меня изредка поглядывает. Ну что тут делать? Не при нём же травиться… Всё настроение испортил. И счёл я тогда, что один день ничего не решает, торопиться особо некуда, перенесу-ка, пожалуй, это мероприятие на завтра. Вылил ядовитую смесь из стакана на землю, подхватил пакет с початой бутылкой и побрёл домой…
…Я стоял на том самом месте, где ровно год назад нашли умирающую Галочку.
Тут я, наверное, должен дать вам, милая девушка, некоторые пояснения. Не знаю, бывали ли вы в моем районе или нет…
Девушка помотала головой.
– …Тогда объясняю. Пройти от остановки домой (а живу я в единственном доме по тупику Либкнехта) можно двумя путями: либо напрямую через парк, как и делают все жители днём, либо обходя его по более или менее обитаемым улицам. Парк хоть и невелик, но огибать приходится не только его, а и примыкающую территорию автобазы, так что крюк получается приличный. Но тем не менее вечером все мы так вкруголя и ходим. И дело здесь даже не в том, что в неосвещённом и запущенном парке можно ногу сломать. Просто с заходом солнца, когда и милиция боится туда сунуть нос, собираются различные компании, пьют и чем ещё занимаются, одному Богу известно.
Её обнаружили где-то здесь. Как мне рассказывал следователь, скорее всего, она зашла вовнутрь, наткнулась на грабителя или хулигана, побежала обратно и успела проскочить в калитку, но преступник догнал её уже на улице и нанес удар по голове.
Сколько раз я приходил на это место, пытался представить, как же это угораздило её, женщину отнюдь не храброго десятка и вполне благоразумную, совершить этот опрометчивый поступок – свернуть напрямую, через парк! И ответ всегда был очевиден – дома её с нетерпением дожидался любимый муж, голодный и капризный…
Я разыскал ту бригаду «скорой», которая подобрала её; они подтвердили, что шансов выжить после такого удара не было. Молодую пару, которая вызвала медиков, я найти так и не смог, да к тому времени уже и не хотел…
…Вдруг обнаружил, что иду по тёмной аллее. Понял, что задумался (это случалось со мной в последнее время всё чаще и чаще), и сделал это автоматически. Молодой месяц давал так мало света, что дорожка скорее угадывалась, чем виднелась. Первым желанием было, конечно, вернуться на проспект, где горели фонари и встречались редкие прохожие. Но тут я понял, что точка невозврата уже пройдена, и я обязательно пойду дальше. Мне необходимо было именно сегодня пройти этот путь до конца…
Ночь не помеха – дорогу я знал наизусть. Как говорят, нашёл бы и с закрытыми глазами. Сейчас на развилке направо, потом до того, что осталось от богадельни; обогнуть её, а там уже и выход проглянет. Я двинулся дальше и тут поймал себя на мысли, что пытаюсь идти какой-то крадущейся походкой и вдобавок постоянно оглядываюсь. Вот и зияющий пустыми оконными проёмами бывший странноприимный дом: и днём-то вид останков здания из тёмно-красного кирпича радостных чувств не вызывал, а уж ночью и подавно. В моё время все знали, что в этом некогда двухэтажном особняке была немецкая женская богадельня (от неё, кстати, и парк в обиходе стали именовать Немецким, игнорируя меняющиеся официальные названия); после революции устроили детский дом, а во время войны оборудовали замаскированный командный пункт; тогда же его и разбомбили. А сейчас молодежь всего этого не знает и называет попросту графскими развалинами.
Я почти обошёл здание, как боковым зрением приметил несколько сигаретных огоньков. Стараясь ступать как можно тише, завернул за угол. Не заметили, Бог миловал… Я вышел уже на финишную прямую, ещё десяток-другой шагов, и парк кончится, а там дом близко. Странно: квартира, ещё несколько минут назад ненавистная своей пустотой, вдруг представилась надёжной, желанной крепостью.
«Стой! Кому говорю, стой!»
От этих слов у меня в буквальном смысле подкосились ноги. Первым желанием было броситься бежать, но какое там – не только бежать, но хоть как-то ускорить шаг я был не в силах. Ноги, да и руки заходили ходуном.