Майра
Шрифт:
– Подойди сюда.
Он остановился на расстоянии нескольких дюймов от того места, где я сидела; он был так близко, что мои колени чувствовали тепло его ног.
– Что ж, посмотрим, какой ты жеребец на самом деле.
– Пожалуйста… – прошептал он. – Я не хочу. Это нехорошо.
Я демонстративно взялась за эластичный пояс трусов и стала медленно-медленно опускать их все ниже, наслаждаясь каждой стадией пожиравшего его стыда. Первый взгляд был обнадеживающим. В основании пенис выступал из пучка бронзовой растительности под углом почти сорок пять градусов – залог жизненной силы. Толщиной он был больше дюйма, а это всегда хорошо, кроме того, посередине отчетливо была видна большая голубая вена – тоже многообещающий знак. Дальнейшее продвижение открывало картину мужских достоинств Расти. Я опустила его трусы до пола.
Я посмотрела ему в лицо. Глаза были закрыты, губы дрожали.
Затем я осторожно осмотрела объект моей долгой и трудной охоты, завершившейся наконец пленением зверя. Вспомнилась фраза Майрона: «Одна картошка без мяса». Яйца у Расти были необыкновенно большими и внушительными, одно поменьше другого; они по-бычьи свободно свисали в мошонке. Это было то, что надо. Что касается пениса, то нельзя сказать, чтобы тут меня ждала удача – он был коротким, и стало вполне понятно, почему Расти так не хотел, чтобы я его видела. С другой стороны, и головка, и основание были необыкновенно толстыми, а, как говорил Майрон, по толщине, а не по длине вы можете оценить размер, который будет при полной эрекции. Сквозь мертвенно-белую кожу просвечивали несколько не очень отчетливых вен; верхняя плоть закрывала головку полностью, собираясь спереди в розовый бутон, такой же, как у сфинктера, обследованного мною недавно.
– Боюсь, Расти, ты не лучший экземпляр в конюшне. Бедная Мэри-Энн. Это инструмент юноши, а не мужчины.
Это замечание, как и следовало ожидать, сильно уязвило его.
– Она не жаловалась, – огрызнулся он. При этом яички поднялись вверх, как бы стремясь в укрытие на случай битвы, а пенис предательски съежился, прячась в кустах.
– Теперь ты мне скажешь, что главное не размер, а то, как ты это делаешь, – за словесной атакой последовала физическая: я крепко сжала пенис в руке.
Он не осмеливался ни двинуться, ни сказать что-либо, ни даже закричать. Он был полностью подавлен, и именно этого я и добивалась. Попутно я подтвердила старую теорию, по которой «нормальному» самцу доставляет удовольствие обнажаться перед самкой, которая его привлекает, и наоборот, необходимость делать это перед самкой, которая ему не нравится или которой он боится, внушает ему ужас, словно то, что они узнают о нем, может магическим образом навредить ему и лишить его мужественности. Как бы там ни было, Грааль был, наконец, в моих руках, гладкий, теплый, мягкий.
Моя радость стала полной, когда, оттянув назад кожу, я открыла ярко-розовую головку, очень большую и прекрасно очерченную, дающую основания полагать, что ее обладатель (сам Расти стал уже просто придатком этой открывшейся реальности) окажется впечатляющим любовником. Он был потным, но чистым (я была так близко к нему, что чувствовала резкий, но не могу сказать – неприятный, запах его гениталий). Осторожно, но крепко я сжала то, что было у меня в руке. Он не издал ни звука, только с ужасом смотрел на то, как зажатая в моей руке головка наливается, словно летняя роза.
– Похоже, ты действительно в порядке. Все у тебя чисто, и тем не менее, боюсь, ты меня несколько разочаровал.
Пенис снова съежился в моей руке.
– Возможно, конечно, что ты еще растешь.
Унижение было окончательным. Он не нашелся, что сказать. Собственно, размер головки уже убедил меня, что сказанное мною только что – неправда, но тактика диктовала мне свое: я должна продемонстрировать презрение.
– Теперь посмотрим, насколько свободно двигается крайняя плоть. – Я сдвинула кожу вперед, потом назад. Он вздрогнул. – Теперь ты, несколько раз.
Он почувствовал облегчение, когда я отпустила его. Он очень неловко взял в руку свое достоинство, словно никогда раньше не касался этого странного предмета, столь любимого Мэри-Энн. Он сделал несколько неловких движений; каждый раз кожа частично закрывала головку. Он выглядел, как ребенок, опасающийся быть застигнутым за мастурбацией.
– Давай, давай, – подбодрила я. – Ты наверняка можешь делать это получше.
Он поменял хватку на ту, которую он, очевидно, использовал, когда был один. Его рука заработала быстрее, так, как работает какая-нибудь из тех машин, что качают нефть из-под земли, молоко от коровы или воду для полива. После нескольких минут интенсивного и ритмичного массажа я с некоторым удивлением заметила, что, хотя головка стала больше и темнее, ствол не изменился в размерах. Очевидно, он знал, как сдержать себя. Он продолжал еще минуту-две, в течение которых тишину нарушало только его тяжелое дыхание да звук трения кожи о кожу; затем он остановился.
– Вы видите, – сказал он. – Все работает, как надо.
– Но я не давала тебе команды остановиться.
– Но если я буду дальше… я хочу сказать… о господи, у мужчины тогда…
– Юноши, – поправила я.
– Юноша тогда…
– Что тогда?
– Ну, он становится… Он возбуждается.
– Так давай. Мне любопытно посмотреть, что нашла в тебе Мэри-Энн.
Не говоря ни слова, с решительным видом он снова взялся за дело и продолжал его какое-то время, сильно потея. Но полной победы мы не дождались. Кое-какое удлинение и утолщение имело место, но это явно было не все.
– Что-то не так? – ласково произнесла я.
– Я не знаю, – он сглотнул слюну, пытаясь выровнять дыхание. – Он не хочет… не получается… – он был раздавлен двойным унижением.
– У тебя часто бывают такие проблемы с Мэри-Энн? – я произнесла это с сочувствием, как Кэй Фрэнсис, и с теплотой, как Джун Элисон.
– Ни разу не было. Клянусь…
– Пять раз за ночь – и вот такое. Поистине, мальчишки – такие врунишки.
– Я не вру. Не знаю просто, что случилось… – Он возобновил свои действия с таким энтузиазмом, словно от успеха зависело все его будущее. Но бесполезно. В конце концов я велела ему остановиться. Я попробовала сама, использовав кое-какие легкие надавливания и поглаживания, которым меня научил Майрон… но все безуспешно.
Как ни странно, отсутствие эрекции, хотя и не входило в мои планы, создало неожиданную интригу: я настолько запугала свою жертву, что развенчание его легендарной мужской силы психологически зашло гораздо дальше, чем я первоначально намечала.
И вот, когда я увлеченно манипулировала с ним, он сделал долгожданный шаг, который мог привести, наконец, к завершению всей драмы, движимой священной страстью Майры Брекинридж.
– Вы… – начал он, глядя сверху вниз на меня и на увядшую розу в моей руке. – Вы хотите, чтобы я… ну, трахнул вас? – это было произнесено с такой решимостью, с которой достигший половой зрелости мальчик просит о первом поцелуе.
Я отшатнулась от него, словно в ужасе.
– Расти! Ты отдаешь себе отчет, с кем ты говоришь?
– Да, мисс Майра. Извините. Я не хотел оскорбить вас.
– За кого ты меня принимаешь? – В качестве аргумента я захватила его тяжелые шары в руку. – Это принадлежит Мэри-Энн, и никому больше, и, если я когда-нибудь узнаю, что ты играешь в эти игры с кем-либо еще, я позабочусь, чтобы мистер Мартинсон засадил тебя лет на двадцать.
Он побелел.
– Извините. Не знаю, как это у меня вышло. Я подумал, что может… то, как вы… то, что вы делали… Я, правда, прошу простить меня, – его слов почти не было слышно.