Майра
Шрифт:
Встревожившись, я позвонила мисс Клафф узнать, присутствовала ли Мэри-Энн на ее занятиях.
– Нет, о ней ни слуху ни духу. Но вы же знаете, каковы эти девушки. Может, у нее какие-то дела… – в трубке слышался заливистый смех мисс Клафф.
Я позвонила в общежитие девушек. Дежурная сказала мне, что Мэри-Энн не пришла ночевать и она уже сообщила об этом Баку.
Признаюсь, я не на шутку перепугалась. Расти рассказал ей? В это невозможно поверить. Мужская гордость (неважно, насколько она ущемлена) вряд ли позволила бы ему сделать это. Но он мог сказать ей что-то, что заставило ее покинуть Академию… и меня. Я вдруг представила их вместе в Мехико, накурившихся марихуаны и испытывающих невероятное блаженство. Эта картина повергла меня в уныние. Я постаралась подбодрить себя мыслью, что Расти состоит под надзором и не имеет права покидать Лос-Анджелес, а тем более пересекать границу.
Ничего не прояснилось и к тому времени, когда мне позвонили от Бака: он ждет меня в пять часов у себя. Когда в назначенное время я вошла, он выглядел очень довольным. Вместе с ним в кабинете был еще один тип типично калифорнийского вида: загорелое, ничего не выражающее лицо, светло-серые глаза и эта пошлая улыбочка, запечатленная на лице каждого, кто обречен жить у наводящих уныние волн Тихого океана. Просто удивительно, как на протяжении жизни всего лишь одного поколения все эти суровые протестанты из Новой Англии, несгибаемые переселенцы из Айовы и изобретательные нью-йоркские евреи превратились в совершенно однородную массу туземцев, что только и может существовать в этом влажном насыщенном миазмами климате, где мысли заменяются грезами, чувства притупляются, а индивидуальные отличия стираются настолько, что каждый есть все и ничего, мужчина – это женщина и наоборот, а все вместе есть нечто.
Этим типичным образчиком калифорнийского джентльмена, мечты и цели любого предместья Санта-Моники, был Чарли Флеглер-младший. Он одарил меня ослепительнейшей из улыбок и крепчайшим из рукопожатий. Затем по команде Бака он перешел к делу.
– Миссис Брекинридж, как вы понимаете, представляя интересы мистера Лонера, равно как и любого другого клиента, я должен – то есть мы должны – попытаться сделать так, чтобы ни одна деталь не осталась непроясненной, я хочу сказать, сделать так, чтобы наши позиции были кристально прозрачными.
Бак сложил ладони вместе, как бы аплодируя. Потом он произнес.
– Я полагаю, Майра, ты должна знать, что с отцом Чарли мы знакомы очень давно, еще с тех пор, когда он помог мне в скандале с телекомпанией.
– Надо сказать, мы ценим поручение мистера Лонера едва ли, чем любого другого частного лица, и не только из-за нашей старой дружбы, как говорит папа, но, главное, потому, что Бак Лонер – уважаемое лицо в этом городе, – голос Чарли Флеглера-младшего стал торжественным, как на похоронах, – пользующееся репутацией человека честного и порядочного.
– Ради Христа, – сказала я, без сомнения, тоном, который должна была использовать Маргарет Мид [28] в попытках извлечь что-либо осмысленное из фольклора своих полинезийцев, – кончайте болтовню и скажите мне, что за грязный трюк вы приготовили сегодня.
Лицо Бака передернулось болезненной гримасой. Чарли Флеглер-младший посмотрел на меня с удивлением. Я представила его на месте Расти прошлой ночью; видение доставило мне удовольствие, хотя недавние впечатления были столь велики и законченны, что повторение их, даже в фантазиях, было бы излишним. Я узнала, на что может подвигнуть меня моя природа, и, за исключением одного последнего штриха, я была удовлетворена.
28
Мид Маргарет (1901-1978) – антрополог и этнограф, изучавшая проблемы воспитания в примитивных общественных группах, в частности, на островах Тихого океана.
– Никаких трюков, миссис Брекинридж! – молодой законник постарался изобразить, как он огорчен моими словами, однако лицо полинезийца может выражать только две эмоции: радость или недоумение. Он выглядел довольно глупо. – Я просто должен выполнять пожелания моего клиента и защищать его интересы. В данном случае угрозу для них представляют ваши притязания на половину собственности в Вествуде, которые вы выдвигаете, утверждая, что вы – вдова его племянника.
– Утверждая?
Радость наполнила коричневое тихоокеанское лицо, как если бы после долгого плавания ему предложили поджаренный плод хлебного дерева.
– Да, утверждая. Брачное свидетельство, которое вы представили нам, – бесспорно, подделка.
Я не была готова ответить на это обвинение так, как, полагаю, мне следовало бы. Игра теперь становилась в высшей степени сложной и опасной. Одно неправильное движение – и все превратится в химеру вроде зловещей десятиметровой танцовщицы перед моим окном.
– Мистер Чарли Флеглер-мдадший, и вы, Бак Лонер, брат Гертруды и дорогой шеф, я – наследница половины этой собственности, и я намерена получить ее. Так что даже и не думайте, что вам удастся отделаться от меня.
– Дорогуша, мы не пытаемся отобрать у тебя твое, – Бак казался грустным. – Ничего подобного нет и в мыслях, но мы должны быть уверены, что ты действительно имеешь на это право. Я хочу сказать, что, может, ты не совсем та, за кого себя выдаешь.
– Когда тебе было двадцать лет и вы жили в Филадельфии, Гертруда одолжила тебе двести долларов, чтобы заплатить за аборт дочери аптекаря, которую ты совратил, а потом отказался жениться.
Бак побелел. Полинезиец остался коричневым. Бак прокашлялся:
– Я не хочу сказать, что ты была недостаточно знакома с Гертрудой и ее парнем. Конечно, ты знала…
– Все дело только в одном, – вмешался Чарли Флеглер-младший, – вам следует доказать, что вы были женаты. Только и всего.
– Я докажу это, – я поднялась, чтобы уйти. Они тоже встали. По крайней мере нельзя сказать, что они недооценивают своего противника. – Доказательства будут представлены до конца этой недели. А я тем временем подготовлю список того, что ты должен Гертруде, и я рассчитываю на уплату всех долгов с учетом процентов. – Уходя, я хлопнула дверью.
Я только что позвонила доктору Монтагу в Нью-Йорк. Он пришел в смятение. Я была тверда.
– Рандольф, вы обязаны сделать это для меня. Вы обязаны сделать это для Майрона. Я не хочу на вас давить, но вы должны сделать это во имя той близости, которая возникла между нами троими в «Голубой сове». Мы сделали вас тем, что вы есть, равно как и вы сделали нас. И сейчас наступил момент истины.
– Кто наступил? – когда он нервничал, он часто переставал слышать других.
– Момент истины, настал момент истины – так теперь говорят журналисты, чтобы подчеркнуть важность происходящего. Сейчас надо принимать решение и нельзя делать вид, что вас это не касается. В момент истины я обращаюсь к вам не как к своему психоаналитику и зубному врачу Майрона, а как к нашему единственному другу. Вы должны вылететь завтра.