Майя и другие

Шубина Елена

– Я больше не могу готовить обеды на сорок человек, таскать на себе эти кастрюли, закупать ранним утром мешки с картошкой и выискивать мясо подешевле! Я больше не могу! Я больше не могу! У меня состарились руки от вечного мытья и готовки, мне нечего надеть, потому что у нас нет денег, спаси меня, возьми хоть кем-то на работу, но я так больше не могу!.. – она стала протягивать мне свои руки, показывая, как они пострадали, и вдруг я увидела, что ожоги куда-то пропали. Она перехватила взгляд и быстро сообщила: – Зажили… – и спрятала руки под стол.

Ее прежние бесстрастные глаза глядели

в меня с такой мольбой и болью, словно передо мной лежало задавленное машиной огромное живое существо – когда-то я выбежала на дорогу, увидев сбитую собаку – она умерла у меня на руках. Она смотрела точно так же! Потом Венера добавила:

– Семьдесят пять килограммов.

– Что семьдесят пять килограммов?

– Мой вес. Я всегда весила пятьдесят.

Мы расстались. Пораженная, я провожала ее взглядом – она уходила боком, не выпуская меня из своего поля зрения, жалко сутулясь и вспыхивая полуулыбкой, с тряпичной котомкой, в сбитых протертых туфлях – надо было умудриться собрать “весь образ” воедино, чтобы выглядеть так пронзительно! Кстати, больше этих вещей я на ней ни разу не видела.

Вскоре так сложилось, что одна из моих помощниц забеременела, а потом вышла замуж, что так типично для секретарш. Текучка кадров образовала вакансию для бывшей однокурсницы. Мне не хотелось с ней даже встречаться, но под напором мамы я позвонила Венере, и на следующий день она уже явилась ко мне на работу. И сразу озадачила меня тем, что первым делом, обойдя офис, нашла холодильник в маленькой кухне при кабинете, распахнула его и стала пристально вглядываться внутрь. Покопавшись, наконец вытащила колбасу. И всю ее съела!

Благодарный взгляд дней через десять она стала забывать дома, словно сумочку или шляпку. Быстро приосанилась, перестала пахнуть, месяца через три похудела. Даже сквозь дверь кабинета я слышала, как изменился ее тон – она надменно и жестко отвечала подчиненным, буквально в приказном тоне. Столь унижаемая дома, Венера Игоревна превратилась в деспота на службе. Окружающие отвечали ей той же монетой: сочувствие к “несчастной” (в первое время жаловалась она практически всем, шокируя подробностями) постепенно сменилось на тихую ненависть, но она шла сквозь все и всех с победно поднятой головой, никогда не здороваясь первой. Через четыре месяца кротко попросила отдать ей мои старые платья, так как у нее нечего надеть, а надо выглядеть хорошо при “такой должности”… Она стала чаще бывать у меня в квартире. Проявила рвение в разборке гардероба, из которого я отдала ей и пальто, и платья, и обувь. К ней вернулась “моя красота”, как она описывала себя в третьем лице. Только все чаще стала критиковать домашнего “гения”, который по-прежнему сидел по ночам, редко ложился с ней спать, избегая ласк, чем очень портил настроение. “Научный трактат” его никак не кончался…

Хотя это был единственный человек на свете, который мог изменить выражение ее лица – из состояния хладного равнодушия в похоронное. То он прекращал разговаривать, то устраивал оргии с “золотыми душами” в общественных местах, то ложился спать отдельно, то плохо отзывался обо мне как о человеке. Я едва его помнила, но она исправно мне передавала оскорбительные высказывания в мой адрес. У меня не было мужа, и я, по словам Венеры, тоже ломала ей семью, задерживая на работе и отправляя в командировки. Я хотела, чтобы “она стала такой же одинокой”, настаивал он в пересказе моей секретарши.

– Зачем ты мне все это передаешь? – не вникая, отмахивалась я.

На девятый месяц работы, дождавшись, когда все ушли, Венера встала у косяка двери между кабинетом и предбанником и заявила:

– Он не спит со мной уже больше недели. И сегодня старшая дочь мне вдруг сказала, что я всегда нуждалась только в нем, а на нее мне было наплевать… тогда, в детстве, когда ей было двенадцать лет, она говорила мне, что он… ну, целовал ее, а я не придала значения… и она его ненавидела все эти годы…

– Как поцеловал ее?

– Ну, это было уже давно! Восемь лет назад…

– А ты спросила его тогда, что это за “поцелуи”?

– Я? Я спросила… – Венера вдруг растерялась. Припоминая, медленно перечисляла: – Она плакала, не хотела с ним оставаться дома наедине… но я не имела сил! Я с утра до вечера готовила, развозила обеды, и у меня все-таки была вторая дочь… Это она должна была меня жалеть и помогать! – Ее агрессивная атака сникла, она помолчала. – Они часто оставались дома одни, он работает на дому…

– То есть ты, Венера, не разобралась, что он делал с твоей двенадцатилетней дочерью? Ты не спросила ее, что же произошло? – я даже повысила голос.

– Я спросила у него, он сказал, что все неправда! И дочь уже тоже молчала, и ничего нельзя было добиться от нее…

Повисла пауза.

– Это очень странная история, – сказала я. – Прошло восемь лет, хотя бы спроси сейчас. Ведь она теперь… поразговорчивее?

– О да! Так хамит… и его ненавидит. Сейчас это не скрывает.

– Но ты должна спросить!

– Да, я спрошу, – тихо проговорила она. – Потому что, мне кажется, она стала ненавидеть и меня.

Она постояла, наверное, минуту – на ее равнодушно-окаменелом лице появилось изменение, оно стало озабоченно-окаменелым.

В следующие дни, недели, месяцы разыгралась настоящая драма: Венера выяснила спустя восемь лет, что все эти годы “гений” заставлял ее старшую дочь жить, спать с ним, делать все, что он прикажет, угрожая, что он все расскажет маме, “потому что дочь сама виновата”. И закончилось это только года два назад…

Венера сидела на работе, не отвечая на звонки, вопросы, тупо уставившись в стену. Стучалась ко мне в кабинет, чтобы снова и снова повторить:

– …я вставала в шесть утра, шла с сумками на рынок, закупалась там, потом чистила картошку и морковку, делала фарш, он все это время спал, я варила эти супы в кастрюлях, жарила котлеты тоннами, откладывала ему, детям и уезжала, чтобы все эти неподъемные чаны развозить по офисам на троллейбусе и метро! У меня не было денег на такси! Я возвращалась вечером, а он сидел весь творческий и в муках над фразой – за столом в удобном кресле и чиркал в своих бумагах. А вчера я потребовала мне дать все почитать!.. Но он не дал! Неважно… все это время, пока меня не было, моя дочь возвращалась к нему из школы, и он раздевал ее, укладывал в нашу постель…