Мазарини

Ивонина Людмила Ивановна

Принц Конде одержал несколько побед над фрондерами. С моральной точки зрения эти военные успехи были сомнительного свойства – принц воевал у себя в стране. Парижане еще ранее завладели Шарантоном, где держали две тысячи человек во главе с Кланле. Этот город был нужен фрондерам, чтобы сохранить за собой позицию на реках Сене и Марне. Принц захватил Шарантон, почти не встретив сопротивления. Это произошло, как описывает Ларошфуко, среди бела дня, на виду у войск фрондеров и более пятидесяти тысяч вооруженных горожан. В сражении был убит генерал-лейтенант королевской армии герцог де Шатильон, но Кланле и его гарнизон были разбиты наголову. Эта неудача вызвала в Париже большое уныние. Цены на продукты поднялись, и зародилось опасение, что в

них скоро возникнет крайняя нужда.

Но все же, несмотря на осаду, в столицу часто прорывались обозы. Как-то раз один значительный обоз попытались остановить королевские войска под началом Нерлье. У деревни Витри завязался упорный бой, в котором Нерлье был убит. Обоз прошел, Париж воспрянул духом. Более ста тысяч горожан вышли встретить победителей во главе с герцогом де Бофором. Герцога, словно триумфатора, проводили до ратуши под приветственные крики толпы.

Несмотря на тяготы блокады, эти маленькие и редкие победы приводили к тому, что капитулянтских настроений в среде парижан не обнаруживалось. Виновником своих бедствий они считали не парламент, а Мазарини. Народные волнения происходили неоднократно, но народ требовал не мира, а решительной войны. Жители столицы хотели, чтобы генералы вели их на Сен-Жермен, раздавались и призывы громить дома финансистов.

Масла в огонь подливали и аристократы. Вообще фантазии и пропагандистских методов для одурманивания городского плебса и мелких буржуа у обеих враждующих сторон во время Фронды было не занимать. Только Мазарини об этом меньше заботился, поскольку знал, что его и так не любили. Особенно постарались воодушевить парижский люд две герцогини – герцогиня де Лонгвиль и герцогиня де Бульон.

Вот как описывает эту сцену Гонди: «Хоть ветряная оспа и умалила красоту герцогини де Лонгвиль, однако сохранила ей весь ее блеск, а красота герцогини Бульонской, хотя и несколько поблекшая, все еще оставалась ослепительной. Представьте же себе на крыльце ратуши этих двух красавиц, еще более прекрасных оттого, что они казались неубранными, хотя на самом деле туалет их был тщательно обдуман.

Каждая держала на руках одного из своих детей, таких же прекрасных, как их матери. Гревская площадь была запружена народом, взобравшимся даже на крыши. Мужчины кричали от восторга, женщины плакали от умиления». Такие сцены были частыми в январе 1649 года.

Между тем положение неуклонно ухудшалось: торговые связи внутри страны были нарушены, ремесленное производство в Париже замерло. Процветали лишь оружейники да типографы, без конца печатавшие пасквили на Мазарини. Мятеж охватывал все новые области Франции. В Гиени и Провансе в жестокую борьбу вступили остававшиеся верными королю губернаторы провинций и местные парламенты. Конфронтация усиливалась, исхода ее никто предугадать не мог. Но разрешение проблемы иногда может прийти само по себе. Вдруг обозначилась ясная перспектива выхода из ситуации.

Во-первых, обе стороны заставили призадуматься казнь английского короля и объявление Англии республикой. Впрочем, преувеличивать влияние этого события на ход Фронды не следует. Парламентских лидеров известие с Альбиона скорее не вдохновило на дальнейшую борьбу, а, наоборот, остановило. Нельзя сравнивать смелость английских пуритан середины XVII века и одворянившегося французского чиновника. Чиновник – сам по себе трус, а уж во Франции вплоть до конца XVIII века чиновничество было очень трусливым. Лишь деятели Просвещения тогда его порядком вдохновили, и терпеть уже не было сил – все катилось в пропасть. А сейчас парижских магистратов испугало намерение первого министра наладить дружественные отношения с лидером Английской республики Оливером Кромвелем.

Разумеется, с этим Джулио пока не спешил. Но четко дал понять о своих намерениях в Париже, отправив в Англию французских агентов. И очень многие восхищались тогда фигурой Кромвеля на фоне событий в самой Франции.

Вот мнение одного из современников,

приписываемое иногда д'Артаньяну: «Это человек, ставший одним из самых великих политиков, когда-либо существовавших в Европе… заставил их (англичан) уничтожить звание Короля, под чьим правлением они всегда жили, дабы заявить, якобы у них отныне Республика. Он настолько их обольстил, что они чуть ли не целовали следы его шагов и не раздирали его одеяния на куски, чтобы наделать из них себе столько же реликвий… Он сделал еще гораздо больше в их пользу. Так как простой народ, освободившись из-под королевской власти, рассматривал как своего рода рабство влияние Высшей палаты в Парламенте, он устранил ее, как уже сделал с Королевством. Невозможно передать, какими благословениями осыпало его население… Его Преосвященство счел его способным с этих пор преуспевать во всем, что он пожелает предпринять». Это – попадание в самую точку: Мазарини уже тогда знал, что Кромвеля победить невозможно.

Миссия из Франции была тайной и ставила своей целью не столько заключение договора, сколько привлечение английского правителя и его людей – «трех полковников» – к партии кардинала. Этими полковниками были Харрисон, Мэлми и Ламберт.

Заметим, что и у Англии, и у Франции был в то время один и тот же внешний враг – Испания. Этого ни одна сторона не упускала из виду. Но пока английский правитель не спешил завязывать тесные отношения с правительством, которое держится на волоске, и дипломатично ушел от прямого ответа. Да и внутренних забот у него хватало. Кромвель посоветовал французам не доверяться слову кардинала. По его мнению, «этот министр явился из страны, где не устраивают себе закона из того, что обещают… быть итальянцем и государственным министром великого королевства, каким была Франция, и в то же время исполненным искренности… две вещи почти несовместимые…».

Вернувшись во Францию, посланные признались Мазарини, что им нещадно мешал испанский посол де Карденья. В то время испанец сворачивал свою деятельность в Англии и заодно ставил препятствия попыткам французов привлечь Лондон на свою сторону. Таким образом, еще во времена непризнанной всеми континентальными государствами Английской республики начиналась ожесточенная дипломатическая борьба между Францией и Испанией за расположение Оливера Кромвеля.

Джулио был раздосадован результатами миссии, но скрыл это, заметив, что «наша корона всегда побеждала остальные» и что надо пробовать еще завязать дружественные отношения с Англией, когда представится удобный случай. Что он впоследствии и сделал.

Тем временем во французской столице на заседании парламента 11 февраля советник Брийяк призвал коллег подумать о мире. Это произошло впервые после отъезда королевской семьи в Сен-Жермен. Брийяк заметил, что парижские буржуа более не в состоянии обеспечивать снабжение войск, рано или поздно именно парламенту придется за все расплачиваться, а при дворе, как ему известно, к предложениям о мире отнесутся благосклонно. Принятие решения было отложено. Воспрепятствовал этому не кто иной, как коадъютор Гонди. Хотя он чувствовал, что проигрывает игру, но еще питал некоторые надежды.

На следующее утро заседание парламента оказалось прерванным прибытием королевского герольда с посланиями парламенту, принцу Конти и прево парижских торговцев. Гонди с превеликим трудом удалось убедить магистратов не принимать королевского гонца.

Парижский коадъютор был сейчас поглощен мыслями о союзниках извне. Этим союзником могла быть только Испания. Гонди и аристократы-оппозиционеры предпочитали скомпрометировать парламент, обманом заставив его вступить в переговоры с испанцами и заключить с ними соглашение о помощи. И тогда лишенный свободы маневра парламент, Мадрид и генералы Фронды добились бы победы. Еще ранее Гонди говорил об испанских планах с генералами Нуармуртье и Легом, которые выехали во Фландрию, чтобы привести испанскую армию на помощь Парижу. Уже в марте испанцы вторглись в пределы Франции.