Мазарини
Шрифт:
Герцогиня воспользовалась своим примирением с принцем, чтобы убедить его, что этот брак идет вразрез с их общими интересами. Она язвительно намекала, что Мазарини, устав носить ярмо, которое сам на себя недавно возложил, хочет поискать себе новую опору, чтобы больше не зависеть от Конде. Более того, в результате готовящегося брака он получит возможность безнаказанно пренебрегать взятыми на себя обязательствами по отношению к ее брату.
Конде легко поддался убеждениям сестры, поскольку они как нельзя более соответствовали его собственным интересам. Он пообещал герцогине и принцу Конти действовать заодно с ними, хотя ранее сообщил Анне Австрийской о своей поддержке брака Анны Манчини и Меркера. Принц не хотел пока открыто противиться желаниям королевы
– Посмотрите, Ваше Величество, какая недовольная мина у нашего знаменитого полководца и спасителя, когда я говорю о предстоящем союзе моей любимой Анны. Он явно не желает, чтобы он состоялся.
– Зато я желаю, и Вы, несомненно, тоже. Да и кто в Пале-Рояле самый главный? – резонно замечала Анна Австрийская, морщась от внезапно возникшей боли в груди. Начавшая тогда развиваться болезнь явится причиной ее смерти спустя пятнадцать лет.
Наконец, всему двору стало известно, что Конде не желает одобрить предстоящий брачный союз и намеревается всеми силами противиться его осуществлению. Тогда-то кардинал и королева и решили поторопиться рассорить принца с фрондерами, спровоцировав покушение на него. Эта спешка совершенно случайно совпала со спешкой самих же фрондеров во главе с Гонди.
После неудавшегося «покушения» на принца казалось, что все складывалось согласно намерениям Мазарини. Чтобы окончательно обезопасить себя, первый министр решил, что крайне необходимо привлечь к осуществлению своего замысла герцога Орлеанского и заставить его сменить дружеское расположение к Конде на желание способствовать его гибели. Поэтому следовало немедленно, в самые короткие сроки уничтожить доверие, которое герцог Орлеанский питал к аббату Ларивьеру, заинтересованному в сохранении за принцем его положения.
Госпожа де Шеврез, теперь сторонница кардинала, взялась за это дело. Она пожаловалась герцогу Орлеанскому, что поддерживать отношения с аббатом стало небезопасно, так как все сказанное ему тут же докладывалось клану Конде. Бывшая наперсница королевы не забыла упомянуть и о других неприятных для ушей герцога вещах. В результате она с успехом сумела восстановить герцога против честолюбивого аббата.
Со своей стороны Мазарини возобновил начатый им ранее разговор с герцогом Роганом о том, чтобы тот склонил Конде ходатайствовать о предоставлении ему должности коннетабля. На эту должность претендовал и сам герцог Орлеанский. Принц об этом знал и поэтому отклонил предложение Рогана. Но кардинал уже успел придать видимость тайных переговоров своим беседам с Роганом и беседам Рогана с Конде.
Герцог Орлеанский попался на удочку. Он усмотрел в поведении принца неискренность и непочтительность, счел себя свободным от соблюдения всех данных Конде обещаний и не колеблясь одобрил намерение Мазарини подвергнуть принца заключению.
Джулио всегда пользовался тем обстоятельством, что враг его врага – его потенциальный союзник. Поэтому, готовясь к схватке с кликой Конде, он не побрезговал вступить в союз со своим злейшим врагом – парижским коадъютором.
Конфликт уже зашел слишком далеко, а суд Парижского парламента поставил непреодолимые преграды между Гонди и Конде. Джулио даже постарался обелить Гонди перед аристократией и королевскими приближенными. В разговоре с маршалом д'Эстре кардинал заметил: «В глубине души этот молодой человек (то есть Гонди. – Л. И.)желает блага для государства». Более того, первый министр был не прочь даже породниться с коадъютором – у него возникла скоропалительная мысль о браке между его племянником из рода Буффалини, еще проживавшим в Италии, и племянницей Гонди. Но последний дал учтивый отказ, а в «Мемуарах» заметил по этому поводу: «Я… горячо этому воспротивился: во-первых, я не мог допустить, чтобы имя моих предков затерялось в роду Мазарини; во-вторых, я никогда не ценил почести столь высоко, чтобы купить их ценой общественной ненависти». Однако стоит
Анна Австрийская тоже в немалой степени внесла свою лепту в «вербовку» парижского коадъютора. Королева была лично оскорблена принцем Конде, осмелившимся быть с нею непочтительным. В октябре 1649 года он уговорил одного из своих людей, капитана гвардейцев Жарзе, заявить во всеуслышание о своей любви к регентше и начать настойчиво ухаживать за ней. Сначала Анна посмеялась, но затем прилюдно высмеяла воздыхателя и запретила являться ко двору. Конде воспринял это на свой счет и в грубой форме потребовал, чтобы «влюбленного» снова приглашали на вечера королевы.
В результате Анна сблизилась с Гонди при посредстве старой подруги де Шеврез, дочь которой украшала его ночи, впрочем, как и ряда других придворных. Королева тайно встретилась с ним в монастыре и дала понять, что он может надеяться на кардинальскую мантию, если перейдет в ряды ее сторонников. Коадъютор остался полон восхищения этой женщиной: сейчас ее действия, как и вся ее предыдущая жизнь, напоминали роман.
Вечером 17 января 1650 года три человека – Мазарини, Анна Австрийская и герцог Орлеанский – допоздна мирно играли в карты в покоях королевы. Далеко за полночь в Пале-Рояле погас свет. Хотя план проведения завтрашней акции был уже давно готов, игроки до мельчайших деталей вновь обсудили каждый свой шаг.
Битва титанов
Порою в обществе совершаются такие перевороты, которые меняют и его судьбы, и вкусы людей.
А теперь следует остановиться на событиях, следствием которых явилась настоящая битва титанов – и военная и дипломатическая, – титанов по имени Мазарини и Конде…
Арест принца Конде был тщательно подготовлен и назначен на ближайший Королевский совет. Первый министр, королева и присоединившийся к ним герцог Орлеанский решили одновременно арестовать принца Конти и герцога Лонгвиля, рассчитывая этой мерой предупредить возможные беспорядки, которые могли возбудить предпринимаемые ими шаги. Все эти господа по настоянию госпожи де Лонгвиль и ее возлюбленного Ларошфуко с некоторых пор избегали находиться в Пале-Рояле одновременно. Правда, они не были убеждены, что такой образ действий и в самом деле необходим для их безопасности – скорее они не появлялись вместе, идя навстречу пожеланиям друзей. А бесстрашный на войне и прямолинейный в политике Конде вообще мало придавал значения чьим-либо советам и уже видимым тучам, сгущавшимся над его головой.
Между тем Мазарини, уже изрядно исколотого насмешками принца, так и подмывало напоследок поиздеваться над ним. Накануне 18 января 1650 года кардинал сообщил Конде, что хочет после Совета арестовать де Кутюра, возглавлявшего людей, которые готовили против принца заговор. Более того, первый министр попросил принца взять на себя труд приказать жандармам и легкой кавалерии короля сопровождать арестованного в Венсеннский замок во избежание беспорядков. Конде отнесся к словам Мазарини с полным доверием, дав себя обмануть. По иронии судьбы принц принял все необходимые меры предосторожности, чтобы его самого беспрепятственно отвезли в тюрьму. Для находившегося тогда в Шайо герцога де Лонгвиля Джулио тоже нашел достойное его особы поручение. Принц Конти не выезжал из Пале-Рояля вообще.
Утром 18 января у Анны Австрийской от напряжения сдали нервы. Она объявила себя нездоровой и не вставала с постели. В покоях королевы сидела мать Конде, что вконец расстраивало Анну. Сам принц тоже зашел к королеве осведомиться о ее самочувствии, а затем присоединился к брату и герцогу де Лонгвилю.
В такой ситуации лишь Джулио сохранял полное самообладание. Герцог Орлеанский с утра тоже нигде не показывался и перед заседанием Совета тихо занял свое место. Мазарини передал королеве, что все готово и она может пожаловать в Совет. Для его людей это был условный сигнал.