Мажор
Шрифт:
Для оценки результатов своих трудов выбрался в предбанник - светильник в парной явно знавал лучшие времена. Протягивая штаны к чуть более яркой лампочке, нос к носу столкнулся с малявкой, раскладывавшей на лавке ветхое застиранное полотенце. Та жалобно взвизгнула и покраснела так, что я начал волноваться за ее здоровье, а потом пулей вылетела за дверь, выронив темный сверток. Покосившись на прополосканные и зажатые в руках трусы и джинсы, пожал плечами: не думала же она, что я в одежде мыться буду? Но вскоре переменил о девчонке мнение в лучшую сторону: брошенный сверток при поднятии оказался штанами
Несчастье звали Маша, и училось оно в восьмом классе нашей же школы.
– Чаю выпьешь?
– спросила она меня, когда с церемонией знакомства было покончено.
Посмотрел на занимающийся рассвет, на передумавший расходиться туман и сказал:
– А, давай!
Скрыть ночную отлучку дома уже вряд ли удастся, а минутой больше - минутой меньше - роли не играет. И слегка убрать запах перегара тоже не помешает.
В летней кухне - а в дом меня не пригласили - оглядел приготовленный натюрморт: два стакана, закопченный чайник и блюдце с четырьмя черными сухариками. И еще полный молочник - видать успела, пока я отмывался, по новой сгонять за молоком. Сама она, кстати, платье переодела, но гольфы на ней остались те же - с грязными разводами и одной сиротливой кисточкой. И почему-то эта кисточка так и лезла на глаза, притягивая внимание.
В утренней промозглой сырости чай остыл моментально, и я почти залпом выхлебал свой стакан, не притронувшись к сухарям. Если честно, дома я бы и барбосу постеснялся такой дать, но не взял не поэтому. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что семья здесь живет бедная. Об этом кричала и сервировка стола, и Машина одежда, и общая обстановка. Объедать тощую девчонку показалось мне кощунством.
– Спасибо за чай, - отставил я стакан, - Поеду. Когда удобно будет штаны вернуть?
– Ммм...
– почему-то без труда догадался о ходе ее мыслей. Любопытные соседки жили не только в моем квартале.
– Завтра с утра за молоком поедешь?
– уж один-то день могу и встать спозаранку.
Маша, покраснев, кивнула.
– Тогда до завтра.
– До завтра, - тихо произнесла она.
Незамеченным проникнуть домой не удалось - в прихожей среди рассыпанной с полки обуви и пустых бутылок сидел пьяный в зюзю старик и плакал.
– Сынок!
– обрадовано вскинулся он, взмахивая унизанными перстнями кистями рук и пытаясь подняться с пола, - Живой, слава богу!
Поодаль, отчаянно переминаясь с ноги на ногу, стояли два громилы и не решались к нему подойти. Могу их понять: пусть им по сороковнику, а отцу почти восемьдесят, пусть они в прошлом тренированные убийцы, а он никогда к физической силе не стремился, но Петр Исаевич Романов и сейчас считался одним из самых опасных людей в империи. А любое из его колечек могло от непонравившегося ему человека и пепла не оставить. Прихватив, правда, пару кварталов заодно, но кто из нас совершенен? И даже если отнять его перстни, пуговки, цепочки и браслеты, он, вполне вероятно, был артефактом сам по себе. Это, конечно, только мои домыслы, но проверять я точно бы не взялся. И другим бы не советовал.
Да, этот с виду немощный старик - мой отец, великий
Долгое, очень долгое время я считал, что это справедливо.
Но все-таки...
Машкин обрыв - назван, конечно, не в честь сегодняшней Машки, а по имени какой-то другой несчастной, - он регулярно собирал дань из человеческих жизней. Шесть метров высоты, острые камни... В мэрии давно идут разговоры, чтобы как-то его оградить, обезопасить, но пока там до сих пор ежемесячно бьются машины. А на мне, не считая мелких царапин, ни одного ушиба. Сделанная им защита спасла.
Так может быть это я неправ? И может быть есть что-то, непосильное и ему?..
– Папа!
– давно и прочно забытое слово тяжело протолкнулось сквозь горло, - Пап, ну что ты сидишь на холодном полу!
Опустившись перед отцом на корточки, я стал закидывать его руку себе на плечи. При всей своей ненависти я всегда знал, что я - тот единственный человек, кому он никогда не причинит вреда.
– Папа...
– свободной рукой он погладил мои мокрые волосы, - Как давно ты меня так не называл, сынок...
– Пап! Тебе вредно тут сидеть, пойдем спать!
– Мне уже все вредно.
– Но он не сопротивлялся подъему и походу в сторону спальни. Николай с дядькой Рафом облегченно переглянулись, Николай бросился подставлять свое плечо с другой стороны, а Рафаэль придерживал перед нами двери.
– Точно! И пить столько вредно! Вот зачем ты пил?
– Сынок...
– уже лежа в постели, он никак не выпускал моей руки из своей, - Когда-нибудь я умру с твоим именем на губах...
– И нафига мне такое счастье? Живи, давай! Умирать он собрался!..
– проворчал я напоследок, покидая отцовскую комнату.
Глава 2.
В пять утра я не спал, но не потому, что встал заранее, а потому что еще не ложился. Странный, пошедший кувырком день поставил все с ног на голову. Проснувшись к обеду, я впервые не смылся из дома до вечера, а спустился на общую трапезу. Отец тоже не заперся в своей мастерской.
Весь обед мы как два хищника наблюдали друг за другом, кружили, принюхивались. И молчали. Я не знал, о чем с ним говорить, он, подозреваю, мучился той же проблемой. И так бы, может быть, все ничем бы и окончилось, но положение спасли дюжие курьеры, доставившие ящики с грузом на наше крыльцо.
– Твой очередной заказ?
– спросил я, только чтобы что-то спросить.
– Да, новые материалы из Африки.
Африка? Это интересно. Далекий континент таил массу неизведанного.
– Поможешь?