Меч и корона
Шрифт:
— Ба! А вот и моя любимая женушка!
Он ринулся ко мне, в несколько прыжков преодолев разделявшее нас пространство. Я не дрогнула. Гордо вскинула голову. Да, сердце молотом стучало в груди, кожу окатывало ледяным холодом, но мне было не столько страшно, сколько интересно. Сможет ли он в таком припадке ужасающей ярости оскорбить меня, да еще на людях? Смогу ли я вырвать жало его гнева? Об этом можно было судить лишь на основании опыта, рожденного временем, а его у нас было слишком мало, чтобы познать
— Жена! Наконец-то! Что это вас так задержало? Вы должны были приехать гораздо раньше. Разве я не послал вам свой приказ? — Он был уже в двух шагах, лицо пылало, он обращал теперь свой гнев на меня. Стало быть, я тоже стану мишенью для его ярости. — Заставили себя оторваться от хнычущего трубадура, сладострастные песни которого переворачивают всю душу, а? Он проворно вывернулся из моих рук, этот вечно хныкающий дурень. Я так полагаю, он бежал к вам, чтобы спрятаться снова за ваши юбки. Он вам жаловался, что я дурно с ним обошелся? Бог свидетель, ничего подобного я не сделал!
Все верно. Мой трубадур, не отличавшийся, мягко говоря, храбростью, возвратился при первой возможности в Анже, и порицать его за то я не могла. Воинский лагерь — не то место, где Бернат де Вентадорн мог явить свое искусство. Но поступить так без дозволения Анри было с его стороны верхом глупости. А Анри, разумеется, никакого дозволения ему бы не дал.
— Бернат упрекал вас не в жестокости, а только в невосприимчивости к искусству, — холодным тоном ответила я. — И это все, Анри, что вы можете мне сказать после целого года разлуки? А то, что Бернат возвратился ко мне, больше говорит о вашем характере, нежели о моем. Я думаю, вы безжалостно над ним насмехались.
— Не насмехался. — На какой-то миг глаза его приобрели осмысленное выражение. — Ну, не слишком часто. Бог свидетель, Элеонора, он ничтожный человечишка. Как вы только его терпите? Он что, наполнил ваш слух сладкими словами любви?
— Да. Он трубадур и получает плату именно за это. Я — его госпожа и покровительница.
— Да черт его возьми!
— Вас рядом не было, чтобы наполнять мой слух если уж не сладкими, то хоть какими-нибудь вообще словами. — Я дрожала, но не отвела глаз от Анри. Его взгляд будоражил меня, зажигал огнем. — Ведь прошло уже больше года, Анри!
— Наплюйте на это! Я был занят чертовой войной!
— Это мне известно.
— А ваш трубадур мне не нравится.
— Это мне тоже известно, потому я и оставила его в Анже.
— Меня поражает, как это вы без него обходитесь, — недобро прищурился Анри. — До вас доходили сплетни? До меня — да.
— Разумеется. Утверждают, что Бернат — мой любовник.
— А это так? Вы позволили ему нечто большее, чем только прятаться за вашими юбками?
О, я отвечала ему спокойно. Я была потрясена,
— А вы верите, что это так?
— Я полагаю, что вы сами устанавливаете для себя законы, мадам!
— Такие, которые позволяют мне связываться с ублюдком кухонной девки?
— О вас, мадам, ходит такая слава. Если не ошибаюсь, это называется распутством!
Значит, он тоже не намерен отступать. Вот этого я не ожидала. Но если Анри ревнив, меня это не огорчает. Я пошла снова в наступление, которое, как известно, есть лучший вид обороны, и даже одарила супруга презрительной улыбкой.
— В каких бы скандалах я ни была замешана в прошлом, они связаны, по крайней мере, с мужчинами ничуть не ниже меня по рождению. В поисках удовольствий я не опускаюсь до сточных канав. В отличие от вас, господин мой.
Наступила тишина, как перед грозой.
— Как там звали вашу последнюю шлюху? — спросила я шелковым голосом. — Икеннаи? Это что еще за имя — обычной уличной девки, как я понимаю?
Я призадумалась, следует ли говорить остальное, и решила рискнуть:
— Мне говорили, она принесла вам сына.
Анри, хоть и стоял неподвижно, все еще кипел гневом. Он смотрел на меня, словно ядовитейшая из змей. Меня пробрала дрожь.
— У вас слишком острый язычок, сударыня. Берегитесь.
— О, об этом я не забываю, — ответила я, гордо вскинув голову. — Я слежу за своими поступками, господин мой. Я — просто воплощение добродетели. А слава распутницы осталась в далеком прошлом. — Я снова оскалилась в улыбке. — Для чего мне хнычущий певец-любовник, когда у меня есть вы?
— Ну, тут вы хотя бы говорите правду! Для чего он вам? Кажется, пришло время напомнить вам об этом, сударыня моя жена!
Он действительно ревнует! Сердце мое отозвалось так сладостно, как на песни Берната, и я заметила, как у супруга разглаживаются морщины, залегшие вокруг глаз, как спадает покрывавший щеки яркий румянец. Анри был у меня в руках. Ярость его проходила; он хрипло рассмеялся, начиная осознавать, что вокруг нас толпятся любопытствующие бароны вперемешку со слугами и с открытым ртом ловят каждое слово. Меня это не волновало. Пусть слушают своих господ, коль им так угодно.
— А вот и нет! — заявила я.
— Что — нет?
— То, что я сказала — неправда. Вас у меня нет. Чаще всего нет. Почти никогда нет. Что вы можете с этим поделать, Анри?
— Теперь вы здесь, Элеонора. И я вам покажу, что могу с этим поделать.
Моя рискованная затея достигла своей цели. Анри взмахнул рукой. Наверное, я непроизвольно отшатнулась. Его глаза расширились от ужаса, рука бессильно упала.
— Вы подумали, что я вас ударю! Вы так подумали, правда? Да Бог с тобой, женщина!