Меч и корона
Шрифт:
Да уж, посмотрите. Я стала ждать с величайшим нетерпением.
На военный совет я умышленно явилась с некоторым опозданием, чтобы насладиться эффектом: как я вошла, как Раймунд встал и провел меня к креслу, приготовленному по правую руку от него. Сидевшие за столом стали оживленно перешептываться. Людовик застыл, вцепившись пальцами в висевший на груди крест — вероятно, искал у Бога сил вынести мое присутствие. На постном лице Галерана было ясно написано суровое осуждение. Одо де Дейль выглядел задумчивым, должно быть, решал: занести в анналы похода мое нежеланное присутствие
— Я позволил своей племяннице присутствовать здесь, ибо она сама о том просила, — с загадочным видом объявил Раймунд.
Я улыбнулась ему, другим участникам совета, любезно всем кивнула и села в кресло.
— Итак? — Людовик старался не обращать на меня внимания, но, взглянув сперва на Галерана, обратился прямо к Раймунду: — Нет нужды проводить этот совет. Я уже дал свой ответ, а затем отдал распоряжения, чтобы мы немедленно отправлялись в Иерусалим. Я совершенно ясно изложил свою точку зрения… Я не стала тратить попусту ни времени, ни лишних слов.
— Вы отказали им в помощи, так?
Как я и предполагала, губы Людовика сжались в тонкую полоску.
— Это здесь уже звучало. Что за нужда повторять одно и то же? Я даже не могу понять, зачем вы здесь, Элеонора.
— Послушайте меня, Людовик, — взмахнула я рукой. — Я отвергаю ваше решение!
— С какой стати? Я сейчас же отправляюсь в Иерусалим.
— А я не согласна.
Я смотрела на Людовика, на его нездоровую, землистого цвета кожу, натянувшуюся на скулах, на беспокойно бегающие и глаза. И разглядела, как слегка дернулось веко. «Он страшится меня», — подумалось мне. Страшится того, что я скажу, что могу сделать. И Галерану было явно не по себе, он крепко сжимал зубы. Все треволнения и тяжкие думы минувших недель ушли. В моей крови забурлила скрытая там сила.
Я улыбнулась Людовику, словно собиралась успокоить его тревоги. Людовик вздохнул и заговорил уже мягче:
— Что вам здесь надобно, Элеонора? Что можете вы добавить такого, что не было бы уже произнесено здесь? Я сделаю то, что необходимо для нас обоих. — Он потянулся через стол и коснулся моей руки; я ощутила, как в комнате разряжается атмосфера. Несомненно, этим жестом великодушия он рассчитывал заставить меня умолкнуть. — Вам не подобает выступать в собрании и…
Я посмотрела на его руку: Людовик положил ее на стол ладонью вверх, ожидая, что я, как подобает женщине, вложу в нее свою. Так я и сделала. Людовик, затаивший дыхание, выдохнул с огромным облегчением. А потом, когда он ободряюще взглянул на меня, я перешла в наступление:
— Присутствую я здесь по праву, Людовик, и я приняла свое решение. Выслушайте его и обдумайте. Я говорю: оставшиеся у нас войска мы употребим в помощь окруженной врагами Антиохии. Князь попросил нас о помощи, и, клянусь Богом, мы не вправе отказать ему. Если вы упорно желаете отвернуться от него — что я почитаю позорнейшим проявлением себялюбия, — я вам ничем помешать не могу. Но вот что я могу сделать… — Я минуту помолчала, нагнетая напряжение и наслаждаясь неловким
— Что? — Людовик отдернул свою руку с таким проворством, будто ее вдруг до крови оцарапала только что мурлыкавшая кошечка. — Что вы сказали?
— Если вы пойдете в Иерусалим, меня с вами не будет. Я останусь здесь и отдам свои войска под командование князя Раймунда.
— Вы этого не сделаете.
— И чем же вы мне помешаете?
Голос Людовика упал до сиплого шепота, хорошо слышного в тишине зала:
— Вы же лишите меня последней надежды достичь Иерусалима. Вы же знаете, что, забрав своих воинов, лишите меня почти всего, что осталось от моего войска.
— Да, это я знаю.
— И вы ослушаетесь меня!
— Не обязательно. Я думаю, вам следует заново рассмотреть положение Антиохии. Когда она будет в безопасности, вы вольны двигаться дальше, на Иерусалим.
Быстрым взглядом я окинула обращенные ко мне лица присутствующих. Некоторые были ошеломлены. Иные заинтригованы: чем закончится это столкновение характеров и воли? Мои аквитанцы кивали в знак согласия. Верх одержала я, и всем это было понятно. Людовику предстояло с этим смириться, другого пути у него нет. Он уступит, и Антиохия будет спасена. Я ощутила, как Раймунд скользнул по мне взглядом, увидела одобрение в его легкой улыбке.
— Черт вас побери! — Людовик вскочил на ноги, перегнулся через стол в мою сторону. — Вы не сделаете этого, Элеонора. Вы не посмеете мне перечить.
Я тоже поднялась, встал и Раймунд. В тот же миг оказались на ногах и капитаны моих аквитанских войск. Атмосфера в зале неуловимо переменилась.
— Это все его влияние, так ведь? — Людовик злобно посмотрел на Раймунда. — Это все себялюбие человека, который подчинил вас своей власти — честными средствами или грязными!
— Грязными средствами?.. Не будьте глупцом, Людовик!
Я чувствовала, что Раймунд воспринял сказанное как вызов, рука его сама собой метнулась к висевшему на поясе кинжалу, и я остановила его. Недооценила я Людовика, полагая, что он смирится с неизбежностью. Видела, как в нем закипает злость, как им овладевает неистовство, при котором он выходил из себя — когда-то это испытал на себе несчастный де Лезе. Но и я не пойду на попятную.
— Ведь ясно, что всякий военачальник, умеющий предвидеть события, поймет, насколько разумен замысел кампании, предложенный князем Раймундом — напасть на турок в их твердынях, истощить их силы. Но если вы предпочитаете не видеть этого…
Мои слова прозвучали как пощечина Людовику. Он обогнул стол, спотыкаясь от спешки, и остановился так близко, что наступил на расшитый подол моего платья.
— Ко всем чертям предвидение! Вы здесь не останетесь! Я уйду, и вы уйдете со мною, пусть мне даже придется тащить вас силой!
Его рука, как свистнувший хлыст, обвилась вокруг моей, словно он хотел вытащить меня из комнаты, но Раймунд оказался проворнее: он перехватил руку Людовика за запястье, сжал так, что даже пальцы побелели, и Людовик отпустил меня, поморщившись и вскрикнув от боли.