Меч и любовь
Шрифт:
Глава 8
Франс, видя, что Катрин не покидает его лодку, в конце концов осмелился и подошёл к ней. Он начал лепетать какие-то слова, не то оправдания, не то прощения. Катрин выждала, когда вокруг никого не осталось, кроме их двоих, и обратилась к Франсу:
– Франс! Здесь в лодке под снастями раненый человек. Когда стемнеет, ты должен мне помочь перенести его куда-нибудь, чтобы оказать помощь. Лучше всего в нашу хижину. А пока побудь здесь, я сбегаю за лекарственным бальзамом.
– А кто это? – дрожащим голосом, произнёс тайный воздыхатель Катрин, боязливо оглянувшись по сторонам. И не дождавшись ответа, далее произнёс:
– Катрин мне кажется, что этот раненый не кто иной, как тот, кого разыскивала стража хозяина замка. И нам лучше бы…
– Замолчи! Только попробуй!
Катрин так взглянула на Франца, что тот в силу своей влюблённости и трусости мгновенно прекратил попытки противоречить девушке, хотя непослушание указам феодала очень жестоко каралось, и поначалу первым желанием у Франса было немедленно сообщить стражникам Генриха о беглеце. Но магические слова Катрин, сказанные в дружественно-приказном тоне, остановили Франса, и он подчинился Катрин. Пока Катрин бегала за лекарственным бальзамом, Франс откинул снасти и увидел лицо Дамиана. Франс сразу узнал его, так как тот часто появлялся в их рыбацком селении с Люцией. А уж Люцию, дочь Генриха, знали почти все. Ещё тогда Дамиан не понравился Франсу, не то, чтобы Франс невзлюбил его, просто позавидовал ему чёрной завистью за статность, силу и за обожание девушками. Вот и Катрин ни с того ни с сего влюбилась в этого красавца, баловня природы. Так мыслил Франс, пока не вернулась Катрин. Она разорвала рубашку на груди Дамиана и начала усердно растирать грудь лекарственным бальзамом. Бальзам источал аромат огромной разновидности трав и цветов. У Дамиана от долгого пребывания в холодной воде случилась острая форма воспаления лёгких. Он то приходил в себя, то опять впадал в беспамятство. Всё это время Франс находился рядом, машинально подчиняясь Катрин. Весь он был какой-то потерянный. Вскоре наступили сумерки. С большим трудом Катрин и Франс вытащили Дамиана из лодки и, прикрываясь зарослями прибрежных кустарников, отнесли его в небольшую постройку недалеко от жилища Катрин. Меж тем, состояние Дамиана было ужасным. Злоключения, свалившиеся на него, не прошли даром, он был истощён психически и физически. В его воспалённом сознании поочередно проносились то огромные потоки ледяной воды, несущие его, как щепку, то вдруг под ногами развертывалась огненная пропасть, и он долго падал в неё, обжигая всё тело. Только иногда реальность посещала его. В эти моменты он ощущал нежные тёплые прикосновения, которые по своей природе могли принадлежать только женщине и никому иному. Дамиан открывал глаза и на фоне свечи, в ореоле нимба его взору являлось прекрасное очертание юной девушки. В этот момент он силился позвать Люцию, но с губ срывался только шёпот. На этом островке благополучия он находился недолго и вновь срывался в кипящую пропасть. Три дня, скрывая от всех Дамиана, Катрин боролась за его жизнь, используя все свои познания в области исцеления. Ухаживая за ним, она всё больше и больше привязывалась к этому мученику. Катрин уже знала, что его разыскивает не кто иной, а самый главный повелитель, хозяин замка, феодал Генрих Альбре. Поэтому, пока Дамиан был болен, одной из главных задач было сохранить тайну пребывания. Днём Катрин выполняла часть обязательной работы по хозяйству, помогая престарелым родителям, а ночью находилась рядом с больным. Так не могло долго продолжаться, так как не выдержал тот жизненный треугольник, в котором третий всегда оказывается лишним. О тайне пребывания Дамиана знал Франс. Три дня и три ночи он мучился ревностью. Поклявшись и дав обещание Катрин, что никто ничего не узнает, Франс меж тем обдумывал, как бы побыстрее выдать беглеца. Конечно же, это можно было сделать сиюминутно, но тогда он навсегда потерял бы благосклонность Катрин, а ведь луч надежды уже замаячил. Катрин стала очень доброжелательно относиться к Франсу. Его план созрел неожиданно и быстро. На третий день, когда в селении вновь появились стражники всё с той же целью отыскать беглеца, а возможно и по другой причине, Франс спрятался в кустах возле постройки, где скрывался Дамиан, и дождавшись, когда всадники подъехали достаточно близко, хотел собственными криками и стонами привлечь внимание стражников, а затем незаметно скрыться. Но осуществить этот отвратительный поступок помешало следующее явление. Дверь пристройки со скрипом открылась, и кто-то вошёл в укрытие. Кто это был, Франс не увидел. Через некоторое время раздались крики Дамиана. Сначала громкие, а затем приглушённые. Естественно это привлекло внимание стражников. Они, не раздумывая, бросились к этому месту. Франс, пригибаясь, помчался прочь. Затем, опомнившись, он окольным путем вернулся и незаметно слился с толпой селян, наблюдавших, как стражники волокли бедного Дамиана. В это время Катрин не было на месте, она на лодке Франса отправилась вниз по реке расставлять сети. Смутное чувство было у Франса. Он был рад и не рад, случившемуся. Его заинтересовало, кто же был тот таинственный двойник с подобными коварными замыслами. Дамиан резко очнулся. Его взору предстали грубые мужские лица, которые что-то выкрикивали ему в лицо. Они то склабились, то жутко смеялись. Дамиану показалось, что он уже умер и черти несут его в ад. Всё так и было бы, если б не реальная боль во всём теле. Дамиан начинал приходить в себя. Постепенно рога чертей стали превращаться в острые наконечники шлемов, а хвосты в длинные мечи. Стражники, не церемонясь, подтащили Дамиана к коню, перебросили его поперёк и довольные поскакали в замок. Генрих Альбре был очень обрадован, что беглеца всё-таки нашли.
– Почему не схватили того, кто укрывал его? – спросил Генрих.
– Господин, он сам забрёл туда, где мы его взяли, никто из селян не укрывал его, – начал оправдываться начальник стражников, который сам в поимке не участвовал.
– Я всегда считал, что если бы вы не были такими глупыми и безмозглыми, то никогда не были бы стражниками, – прокричал Генрих. – Немедленно приведите того, в чьей хижине он находился.
Через некоторое время в темницу, где находился ещё очень и очень слабый Дамиан бросили отца и мать Катрин. Катрин же удалось избежать поимки.
Глава 9
Через день после поимки беглеца и тех, кто его укрывал, пришла весть о том, что найдена Люция. Казалось, целая гора свалилась с плеч Генриха. Радости его не было предела. Не дожидаясь, когда привезут дочь в замок, он поскакал навстречу Люции. Но как только Генрих повстречался с дочерью на дороге к замку, он вновь ощутил непомерную тяжесть. Отец узнал и не узнал Люцию. Вся съёженная, какая-то затравленная. Внешне она была той же Люцией, но что-то было не то. Генрих попытался обнять любимую дочь, прижать её к себе, но она вырвалась из его объятий и как-то дико посмотрела на него.
– Что с тобой, дочь моя? – чуть не плача произнёс Генрих. – Где ты была и что с тобой сделали, скажи мне. Почему ты ничего не говоришь? Не бойся, скажи родная. Я испепелю любого обидчика, поверь мне.
Но обескураженная девушка всё больше отстранялась от незнакомого человека, а затем, закрыв лицо руками, беззвучно зарыдала. Генрих ещё продолжал что-то говорить, больше обращаясь к себе, чем к кому-либо. Он понимал только одно – с дочерью случилось что-то страшное и непоправимое. Через некоторое время, придя в себя, он приказал всем ехать в замок. По дороге Генрих расспросил, где нашли Люцию. Ему подробно рассказали, как в одном из самых дальних селений крестьяне обнаружили в лесу одинокую испуганную девушку, которая бродила по лесу. Крестьяне приютили девушку, и только через два дня в ней признали дочь самого Генриха Альбре. Всё это время несчастная не разговаривала и ничего не ела. Этот рассказ поверг Генриха в ещё большее расстройство и недоумение, но он взял себя в руки и решил, что всё со временем поправится и образуется, ведь главное, Люция нашлась.
По приезду в замок ему сообщили новость: его ожидает группа рыцарей во главе со знаменитым рыцарем Кристофом Лафайеттом, сыном соседнего восточного феодала, лучшего друга Генриха и боевого соратника. Несмотря на тягостное положение, связанное с дочерью, Генрих всё же решил принять гостей. Перед этим он распорядился отвести Люцию в покои и ничем её пока не беспокоить. Затем он двинулся навстречу ожидавшим его рыцарям. Улыбающийся Кристоф соскочил с коня и радостно обнял Генриха.
– Позвольте передать господин Генрих Альбре всю безграничную любовь и уважение моего отца всей вашей семье и вам лично.
– Благодарю, благодарю благородный рыцарь Кристоф. Спасибо за приветствие и послание от твоего батюшки. Полагаю, он в хорошем здравии? Жаль, что давно не виделся с ним. Однако вы с дороги и лучше будет пройти в мои покои и отдохнуть, хотя бы денька два. О чём вы конечно же не пожалеете благородные рыцари.
– О нет, к сожалению, нет, уважаемый господин Генрих Альбре мы итак очень опаздываем и боюсь, прибудем к месту назначения с большим опозданием, чего бы очень не хотелось.
– Жаль, очень жаль, – вздохнув, искренне произнёс Генрих. – А ведь так хотелось о многом поговорить Кристоф, ты же знаешь, как я тебя уважаю, впрочем, как и твоего отца, моего верного и надёжного соседа господина Лафайетта. Ну что ж не смею задерживать вашу славную компанию, тем не мене, полагаю, что отобедать вы всё же согласитесь. А тем временем отпишу кое-что твоему отцу.
На том, и порешили. В процессе трапезы рыцари поведали Генриху о цели своего путешествия. Все они направлялись на ежегодный рыцарский турнир, который в этом году должен был проходить в феодальном поместье Рауля Ланьяка. Такие праздничные турниры стали проводиться молодым французским королём Филипом вторым, недавно, и цель их была не столько увеселительной, сколько примирительной. Этим самым совсем еще юный король пытался хоть как-то, выражаясь современным языком, усадить за стол переговоров враждующие стороны и прекратить междоусобные опустошающие войны, среди баронов. Отчасти ему это удавалось, отчасти нет. Основная же цель короля в конечном счёте сводилась к объединению враждующих между собой феодалов и к укреплению границ французского государства, которые трещали по швам в связи с набегами многочисленных внешних врагов. К Генриху Альбре это не относилось, так как ни при каких обстоятельствах он не собирался примиряться с Раулем Ланьяком, не смотря на прошедшие годы. Да и короля он особо не боялся, потому что, до Филиппа второго, короли в силу своей слабости не играли большой роли в объединении государства и феодалы им не подчинялись в силу своего могущества. К ним относился и Генрих Альбре. Но Филипп второй был грамотным полководцем и дипломатом и постепенно подбирался и к огромным владениям графа Генриха Альбре. Как и Генрих Альбре, многие бароны давали понять Филиппу, что он лишь номинальный король и должен вести себя тихо. Вместо этого он разбил их по одиночке и всё стало по местам в плане подчинения. Поэтому не за горами была очередь Генриха и других не подчиняющихся баронов, в плане сильной королевской власти и объединения страны, против иноземных захватчиков. Поэтому когда рыцари предложили Генриху присоединиться к ним и поехать на праздник к Раулю Ланьяку, он категорически отказался. Генрих очень чтил своих восточных соседей, с которыми жил в дружбе и согласии, поэтому он ёщё раз предложил рыцарям немного задержаться и погостить у него. Но Кристоф, который возглавлял группу рыцарей, категорически отказался от гостеприимства, поскольку спешил встретиться с королём, который также намеревался прибыть на рыцарский турнир и празднества по этому случаю. Генрих не стал их отговаривать, поскольку и без того у него хватало внутренних проблем. О том, что произошло с дочерью, Генрих не обмолвился ни словом, хотя Кристоф очень хорошо знал дочь Генриха, Люцию. И даже когда Кристоф попросил встречу с Люцией перед отъездом, Генрих под надуманным предлогом не дал состояться этой встрече Оказав дорогим гостям необходимый приём и проводив их в дальнюю дорогу, Генрих вновь обратил всё своё внимание на дочь. Лилиан, вырванная безжалостной рукой из своей очень замкнутой жизни и брошенная в этот неведомый круговорот, чувствовала себя на грани умственного помешательства. Она забилась в дальний угол комнаты и не выражала никакого либо желания с кем-то общаться. В комнате находились две девушки-служанки, которые ранее заботились о Люции. Они со страхом смотрели на Лилиан и своего господина. Генрих незамедлительно прогнал их. Пробыв в комнате больше часа, он вышел совсем обескураженный, так как выяснилось, что Люция потеряла дар речи. Злоба переполняла Генриха. Он готов был поубивать многих собственноручно, лишь бы узнать истину. Удар был нанесён ему в самое сердце, поскольку дороже Люции в жизни у него не было никого. Она была целью и смыслом его жизни. Расчёт Астора оказался очень точным. И самым главным гарантом этого расчёта было то, что Лилиан как две капли воды была похожа на Люцию, а главное – она была глухонемой и естественно ничего о себе не могла поведать. Немного остыв, Генрих собрал имеющихся у него лекарей и велел осмотреть дочь. А прислуге тщательно ухаживать за ней и ни в коем случае не распускать языки, в противном случае он обещал их отрезать. Весть о том, что нашлась Люция, быстро распространилась по замку и его окрестностям. Многие облегчённо вздохнули, так как прекратились поиски, сопровождавшиеся притеснениями всех сословий. А поскольку многие любили Люцию, то и радовались искренне. Однако в замке заметили, что с момента возвращения Люции их хозяин не повеселел, а напротив, стал ещё угрюмее и раздражительнее. Приближённые терялись в догадках. Только одному человеку Генрих доверял безоговорочно. Это был…его шут. Звали его Эрик. При посторонних, Генрих особо не общался с ним, зато когда было особенно трудно, Генрих призывал к себе Эрика и изливал ему душу, после чего выслушивал совет. Шут никогда не давал прямолинейных советов, напротив, то, что он высказывал, имело двоякий, а то и троякий смысл и даже порой не по теме. Тем не менее, Генрих находил в его дурацких советах какую-то зацепку, с помощью которой часто выходил из трудного положения. Эрик достался в наследство Генриху ещё от отца и в данный момент был дряхлым, сморщенным, старым карликом. Никто в замке не знал, сколько ему лет. В детстве Генрих подолгу любил играть с шутом. И став взрослым, он внутренне продолжал любить Эрика. Эрик платил ему той же благодарностью. И даже однажды спас своего хозяина от явной смерти, пожертвовав своим здоровьем. За своё долгое пребывание в замке Эрик многое видел и многое познал. Так как всё видел со стороны, через стеклянную стену, ибо его никто не принимал всерьёз и не придавал ему значения. Разве что смотрели на него, как на забавную игрушку. Эрик знал абсолютно всё, что делалось в замке и за его пределами, поскольку, куда бы он ни приходил, от него ничего не скрывали, считая его полным дураком. Впрочем, этот образ он сам себе создал и никогда с ним не расставался. Так легче и удобнее было жить в его положении. Итак, шут Эрик был в курсе всех событий в силу своих скрытых феноменальных способностей и мог даже воздействовать на эти события. Вот и на этот раз, по прошествии трёх дней, Генрих, так ничего и не выяснив относительно состояния дочери, призвал к себе Эрика. Шут с добродушной улыбкой, как будто ничего не случилось, позванивая золотыми колокольчиками на своём серебряном обруче, в низком поклоне предстал перед своим господином. Генрих сразу начал с сути дела. Рассказав всё про Люцию, он закончил в сердцах:
– Она мне теперь совсем как чужая. Я не узнаю её, Эрик! Что мне делать, ведь у меня она одна, кто мне дорог и кого я люблю больше всего на свете. Излив душу, Генрих надолго замолчал, отрешённо глядя в пустоту. Он никогда не торопил Эрика с ответом и знал, что тот сам даст о себе знать. Так случилось и на этот раз. Шут прервал раздумье своего хозяина тем, что резко встал со ступеньки и, переваливаясь с боку на бок на коротеньких ножках, побежал в конец комнаты. В пыльном, тёмном углу он что-то взял и, покачивая своей большой головой, подошёл к Генриху.
– Господин, – прервав молчание Генриха, сказал Эрик, – Нашлась ваша любимая чаша, из которой вы пили вино.
Генрих медленно перевёл взгляд из пустоты на золотую чашу для вина. Затем ещё медленнее произнёс:
– Спасибо Эрик, но она мне сейчас не нужна. Мне не до веселья.
– Но Господин, как она похожа на вашу чашу, а ведь это не ваша.
Генрих машинально взял чашу из рук Эрика и начал её осматривать. Действительно, красивый вензель на чаше принадлежал его покойному отцу.