Меч и щит

Федоров Виктор Александрович

Что же касается жеребенка, то я не отходил от него ни на шаг, пока он не окреп настолько, что мог сам стоять на ногах. Это произошло довольно скоро, и тогда мы начали вместе бегать, сперва по двору замка, а потом и дальше. Он оставался все таким же угольно-черным, каким я его нашел в том срубе с подземным ходом, и по-этому я, не мудрствуя, назвал его Угольком. Рос он необычайно быстро и уже через два года заменил мне Светозара. Хотя тот по-прежнему оставался моим конем, но, так сказать, перешел в запасные. А Уголек участвовал со мной во всех походах, даже в высадке на Антланд, и не раз выручал меня. Вот и теперь он со мной, служит единственным живым напоминанием о прежней жизни. Я задумчиво посмотрел на него, щипавшего неподалеку траву, и зевнул.

Пора и на боковую, решил я. И тут же осуществил свое решение.

* * *

Из приснившегося в ту ночь я запомнил только один сон, зато цветной. Волнующийся алый фон, а на нем четкие очертания меча, именно такого, каким я его себе представлял: сверкающий белый клинок, круглая золотая гарда небольших размеров и внушительная черная рукоять. Он висел, словно удерживаемый невидимой рукой, пока не раздался Голос, сказавший: «Он твой», — и на этом я проснулся, так и не успев выяснить, чей же это голос. Я не мог даже сказать, мужской он или женский.

Я встал, потянулся и сбегал искупаться, хотя чересчур затягивать это удовольствие не стал, опасаясь, как бы Уголек еще кого-нибудь не выгнал из зарослей. С него станется.

Выбравшись на берег, я помахал руками, чтобы быстрее высохнуть, а потом направился к кострищу соорудить себе завтрак из остатков вчерашнего зайца. Разворошив пепел, я обнаружил живучую головню и дул на нее, пока не разгорелся костер. Осталось только водрузить на него самодельный вертел со второй половиной насаженного на заостренный прут зайца.

Между прочим, на языке антов головня называется фюрбранд, или фюрбрандер, это уж где как произносят. И народу я, наверно, кажусь похожим на головню — верх рыжий, а прочее черное. Именно Фюрбрандером меня прозвали после похода, и в народе даже родилась новая пословица: «От маленькой головешки вратники погорели», подразумевая не столько мой рост (для своего возраста я был как раз довольно рослым, в целую оргию без палестры), сколько мой юный возраст, как-никак всего пятнадцать лет. Слово это, фюрбрандер, помимо своего прямого значения имеет и переносный смысл: смутьян, человек, подстрекающий других на опасные перепетеи [12] .

12

Перепетея (левк.) — авантюра.

Я, однако, весьма гордился таким прозвищем и радовался, что оно вытеснило кличку Волкодав. Ульфбани, между прочим, тоже имеет дополнительное значение. Так анты называют растение, которое левкийцы именуют аконитом. Хотя мои стрелки не видели в этом ничего зазорного и часто прикалывали к шлемам пальчатые листья этого цветка, я их примеру не следовал, так как, напоминаю, предпочитал иную цветную гармонию.

Позавтракав, я оседлал Уголька и не мешкая отправился в путь. Мне не терпелось. Я ощущал нечто вроде зуда в ладонях и чувствовал: теперь уже недолго, отцовское наследие где-то рядом. Поэтому я еле удерживался от желания пустить коня галопом, но в этих зарослях, бывших, судя по обилию фруктовых деревьев, запущенным садом, приходилось довольствоваться мелкой рысью. А к полудню вообще пришлось остановиться — передо мной возникла непреодолимая стена из густого терновника. Попытка объехать ничего не дала, заросли все тянулись и тянулись, и я даже гадать не мог, когда они кончатся. Я остановил коня, не зная, как поступить, — я чувствовал, что меч где-то там, за этой колючей стеной, но совершенно не представлял, как пробить в ней брешь. Наконец я повернул коня и направился обратно к берегу. Доехав до самой воды, я не остановился, а заставил Уголька войти в реку. Глубина у этого берега была приличной, и арсингую пришлось плыть, хорошо, что не против течения. Никакой другой конь такого бы не совершил — ведь нам предстояло проплыть без малого пять стадиев. Наконец мы выбрались на берег, где терновник уступил никогда не кошенной траве. Я поехал вдоль берега, зорко посматривая по сторонам в поисках меча. Впрочем, иначе как вдоль берега я и не мог ехать, потому что только там проходила узкая полоска твердой земли, а слева тянулось сплошное и бескрайнее болото. Видимо, во время разливов Магуса вода затапливала пологий берег и… оставалась там, превращая заливные луга в трясину. Еще одно свидетельство развала ромейской государственности, подумал я. В былые времена и император, и магнаты не допустили бы подобной бесхозяйственности, потери богатых лугов…

… Неожиданно все эти мысли вылетели у меня из головы. Среди густой травы, между вершинами двух каменных глыб, блеснуло золотом. Спешившись, я медленно, боясь спугнуть удачу, двинулся к валунам. Еще издали я разглядел, что золотистое свечение исходит от небольшого диска, над которым виднелась черная, слегка изогнутая рукоять.

Я осторожно раздвинул густую траву.

Да, это был он! Изогнутый клинок, не потускневший за все годы, пока ждал меня, застрял меж выступов. И тут я заметил и то, что скрывалось в тени камней. Скелет. Лезвие меча уходило прямо в грудную кость.

Так вот ты какой, колдун Суримати. Не очень-то велик, то есть два да два, как говорят в Левкии, — два локтя и два спитама. Подумать только, двадцать лет назад это был один из величайших магов, каких знал мир.

Sic transit gloria mundi [13] , вспомнил я нечто подобающее моменту, месту и времени, поскольку находился в Романии. И, вдохнув всей грудью, как перед прыжком в воду, я взялся за рукоять и осторожно высвободил меч из каменного плена.

Кром показался удивительно легким, от рукояти исходило странное тепло, заструившееся по телу…

13

Sic transit gloria mundi (ром.) так проходит мирская слава.

Правда, насладиться обретенным сокровищем мне не дали. Груда костей, из которой я извлек меч, похоже, не желала с ним расставаться без боя.

Сперва я даже не понял, что произошло, просто в воздухе мелькнуло что-то белое, и сильнейший удар сбил меня с ног.

Вскочив, я растерянно огляделся и, надо заметить, сделал это весьма вовремя: туда, где я только что лежал, метнулся… Суримати. «Похоже, даже кости мага хранят в себе немало Силы», — с изумлением сообразил я. Даже если легенды о могуществе Суримати и преувеличивали его мощь, то совсем ненамного. И если его gloria mundi давно и безвозвратно миновала, то сам он явно еще далеко не transit. В отличие от мертвецов из страшных сказок, он не скрипел костями, не выл, не лязгал зубами и не светился. Он действовал абсолютно беззвучно. Беззвучно и быстро — и это было страшней всего.

Несколько раз увернувшись от атак скелета, я понял, что мне долго не продержаться — старые кости явно не ведали усталости, в отличие от моих, которые все еще ныли после падения. Нужно было срочно найти выход, пока Суримати не прижал меня к воде. Собственно, этот выход был очевиден — пускай колдун попробует меча, который уже сразил его однажды. Что я тут же и сделал, стоило Суримати опять метнуться ко мне. Как бы продолжая поединок двадцатилетней давности, Кром пронизал скелет, разрубив его от ключицы до безреберной кости. Этому удару научил меня когда-то Улош, и я не сомневался, что после него любой противник, будь он живой или мертвый, развалится на две аккуратные половины.

И Суримати не разочаровал меня. Не окончив прыжка, он рухнул наземь. Правда, порадоваться этому факту я не успел, как, впрочем, и опустить меч, машинально поднятый в оборонительную позицию. Молниеносно сросшиеся кости перекатились по земле, норовя схватить меня за ноги. Пинком я отшвырнул подальше настырного врага, выгадывая себе крохотную передышку…

Кром, конечно, оружие замечательное, но Суримати, пробыв с ним в столь тесной… связи, кажется, сумел выработать какую-то защиту. Можно, конечно, попробовать Скаллаклюв, но что-то подсказывало мне, что обычное оружие тут бессильно, да и времени у меня не оставалось. Колдун снова надвигался, скаля зубы в безмолвной насмешке.