Меч и щит

Федоров Виктор Александрович

После того как раздался тошнотворный хруст, мы с рослым незнакомцем развернули скакунов и неторопливо поехали обратно к святилищу, на ходу перерубив веревки, которые тянули следом за нами половины вратника.

Локтях в двадцати от святилища мы остановились и повернули коней морда к морде, почувствовав необходимость представиться наконец друг другу. Но прежде чем заговорить, я окинул незнакомца внимательным взглядом, пытаясь определить, кто он и откуда. Однако осмотр мало что мне сказал. Передо мной сидел на чалом коне рослый широкоплечий молодчик примерно моего возраста, с узкими бедрами, тонкой талией и бычьей шеей. Сквозь прорехи в синей рубахе поблескивала кольчуга, но чьей она работы, я, не видя ее целиком, точно определить не мог. То ли жунтийской, то ли северной.

Кроме рубахи, он носил коричневые замшевые штаны и такие же замшевые сапожки. Я посмотрел на его стремена. Так и есть, закругленные, с иными в обуви без твердой подошвы ездить было бы неудобно. Значит, он точно не ромей и не левкиец. Впрочем, его мужественное лицо с правильными чертами и не походило на лицо ромея или левкийца. Да и на представителей других известных мне народов он не смахивал. Однако и не настолько отличался от них, чтобы принять его за пришельца из далеких краев, вроде Улоша. Говорил он на койнэ, но этот торговый язык знали по всему Межморью, даже в обеих Империях, где не уважали никого, кроме самих себя, так что это, извиняюсь за тавтологию, ни о чем не говорило.

Тут я заметил, что незнакомец рассматривает меня с таким же вниманием. Я хотел было заговорить, но он опередил меня и, улыбнувшись каким-то своим мыслям, первым нарушил молчание. Но заговорил он, к моему удивлению, отнюдь не на койнэ, а на языке хотя и знакомом, но неизвестном мне, да еще в стихах!

Yet his place-jack was braced, and his helmet was lacedAnd his vaunt-brace of proof he woreAnd his saddle-gerthe was a good steel sprertheFull ten pound weight and more.

Услышав такое, я невольно выхватил из ножен меч и взглянул на руны. Да, никаких сомнений, незнакомец заговорил на том же языке, на котором писал мой родитель. Солнечный блик отразился от клинка, и я понял, как надо ответить, чтобы не ударить лицом в грязь. И я заговорил пришедшими неведомо откуда словами в том же духе и тоже в стихах.

— Yet was his helmet hack'd and hew'd,His acton pierced and toreHis axe and his dagger with blood imbrued,But it was not English gore. [16]

16

Собеседники цитируют балладу Вальтера Скотта «Замок Смальгольм». В переводе В. Л. Жуковского эти две строфы звучат так: По в железной броне он сидит на коне, Наточил он свой меч боевой, И покрыт он щитом, и топор за седлом Укреплен двадцатифунтовый.

И в ответной реплике: По железный шелом был иссечен на нем, Был изрублен и панцирь и щит. Был недавнею кровью топор за седлом, Но не английской кровью покрыт.

В дальнейшем идет разбор оригинального текста, а не перевода.

Я был весьма доволен — лихо утер нос этому дылде. Горя мало, что никакого шлема — ни изрубленного, ни целого на незнакомце не было. Да и кожаную куртку — acton — он вряд ли носил под кольчугой, иначе совсем бы упарился, скорее таковой можно было считать мою лорку, которую я, впрочем, не удосужился надеть. И если его короткий меч еще можно было с некоторой натяжкой назвать кинжалом, то уж топором-то он, в отличие от меня, не запасся. Но ведь и я, вопреки его словам, не носил, как уже сказано, лат и шлема, и топор у меня за седлом был вовсе не стальным, а бронзовым. Правда, я не мог сказать, что его вес указан неточно, так как понятия не имел, сколько весит этот самый pound. Возможно, столько же, сколько ромейский pondo.

Почему-то ничуть не удивляясь тому, что, как и в случае с рунами, мне вполне понятен совершенно незнакомый язык, я улыбнулся незнакомцу и собрался наконец представиться, но тот снова опередил меня.

— Мой меч — никакой не кинжал, — прорычал он, —

и кровь на нем та, какая надо, — кровь врагов, и, если тебе это не нравится, сейчас он окрасится твоей кровью, а заодно и убедит тебя, что он ничем не хуже твоего!

Я снова схватился за уже возвращенный в ножны меч, собираясь дать отпор грубияну. Меня никогда не обвиняли в чрезмерной задиристости, но хамства я терпеть не могу. С детства. Вот и сейчас я рванул меч из ножен — проучить наглеца.

Глава 4

Ничего не случилось. Меч остался в ножнах. Кляня про себя так некстати заупрямившийся клинок, я потянулся было к рукояти Скаллаклюва, но остановился, так как моему антагонисту меч отказался повиноваться, как и мой — мне. Понаблюдав несколько минут за стараниями рыжего, я участливо осведомился:

— Он у тебя и раньше так капризничал?

— Никогда, — мрачно буркнул рыжий рубака, — да с тех пор, как он у меня, я и обнажал-то его всего раз пять.

— Я своим тоже владею всего пять дней, но до сих пор не имел повода для нареканий, — заметил я. — Похоже, что у нас одновременно возникли одинаковые проблемы с оружием.

— Не со всяким, — отпарировал он, берясь за висевшую на седле палицу, — только с однородным.

— Однородным может считаться лишь оружие, выкованное одним оружейником, — усмехнулся я, берясь в свою очередь за Скаллаклюв. — Будь это так, я счел бы, что наши мечи не желают подниматься брат на брата…

Тут я умолк, потрясенный неожиданной мыслью, и застыл в седле. И, судя по тому, как сузились вдруг глаза у этого дюжего долдона, ему пришла в голову схожая идея. Но на сей раз я не дал ему опередить меня и задал вопрос первым: — Ты не такой, как недавно перебитый нами сброд. Прежде чем схватиться с тобой, я бы хотел узнать, кого мне надо отучить слишком буквально воспринимать поэзию. Как тебя зовут, о обидчивый малютка?

Незнакомец побагровел от злости, но сдержался и ответил:

— Я — Мечислав Мечич из Вендии. А ты кто, о мальчик-с-чересчур-длинным-языком-который-давно-пора-укоротить?

Я кивнул своим мыслям. Он мог бы не добавлять, что родом из Вендии. Я б и так догадался, что передо мной Самозванец с Полуострова и, если верить Скарти, мой единокровный брат.

Я решил не темнить и назвался так, как собирался теперь, по овладении Кромом, зваться всегда и везде, невзирая ни на какие обстоятельства:

— А я — Главк, сын Глейва, родом из… теперь ниоткуда. Как видишь, мальчик-с-чересчур-длинным и так далее не скрывает своего происхождения. Видимо, ему, в отличие от некоторых, не надо стыдиться своего отца.

Я думал, мои слова приведут рыжего рубаку в такую дикую ярость, что он потеряет способность соображать и, соответственно, станет куда менее опасным противником. Но, вопреки моим ожиданиям, он не взбесился, а только вспылил:

— Я своего отца нисколько не стыжусь, напротив, я даже перевел его имя на свой язык, дабы любой дурак мог сообразить, чей я сын и в честь кого назван. И в отличие от тебя, братец, я не скрываю и то, какую землю зову своей родиной. Ибо мне ни к чему стыдиться не только отца, но и матери!

— Я не скрываю, откуда я родом, — процедил я сквозь зубы. — Просто обо мне и так все известно. И не знаю, как у вендов, но у антов благородные люди зовутся не по месту, где им довелось родиться, а по землям, которые им принадлежат. И, сказав, что я ниоткуда, я всего-навсего отразил очевидную, во всяком случае для меня, истину. А истина эта в том, что у меня сейчас нет никаких владений, ни наследных, ни иных. Я не владею ничем, кроме него. — И я хлопнул левой ладонью по рукояти меча.

— Надо же, какая скромность и сирость, — усмехнулся Самозванец с Полуострова. — Этак послушаешь и захочешь подарить бездомному бедолаге свою старую, но все еще годную к носке рубаху. Вполне можно допустить, что, пока жива моя кузина, ты, как примерный сын, не дерзаешь притязать на владение Антией. Хотя до меня доходили слухи, что иной раз ты не очень-то считался с материнской волей. Но даже если ты говоришь правду, у тебя все равно остаются во владении Левкия и Антланд. Так что хватит строить из себя квасновскую сироту, братец.