Меч ислама

Сабатини Рафаэль

Потрясенный, Уолсингем забормотал что-то о королевском совете.

При этих словах Елизавета в ярости встала и, держа письмо в руке, заявила, что ей дела нет до королевского совета, что он и существует лишь, чтобы разъяснять ее королевскую волю. Насилие, совершенное испанским грандом над английской девушкой, – оскорбление Англии. А поскольку она, королева Елизавета, символизирует Англию, ее долг – ответить на это оскорбление. Она и ответила на него в своем письме, которое сэр Джервас доставит по назначению.

Уолсингем в ужасе отшатнулся, не отваживаясь больше ей перечить. Он винил себя за необдуманный поступок: зачем он добился аудиенции у королевы для этого горячего юнца и его еще более опасного

друга? Вред уже причинен. Надо сделать все возможное, чтобы предотвратить дурные последствия. Дальнейшее вмешательство в дело лишит его возможности хоть как-то повлиять на его исход.

Королева протянула Джервасу письмо.

– Вот ваше оружие, сэр. Летите в Испанию на всех парусах. Письмо – для вас и щит и меч. Если же и оно не спасет, будьте уверены, я отомщу за вас. Да поможет вам Бог исполнить ваш рыцарский долг. Проводите его, сэр Фрэнсис. Доложите мне, как закончится путешествие. И не вздумайте лукавить.

Джервас, опустившись на колени, принял королевское послание. Королева протянула ему руку. Он поцеловал ее почтительно, с некоторым благоговением, она же легонько провела рукой по его волнистым каштановым волосам.

– Славный мальчик с любящим сердцем, – ласково молвила королева и вздохнула. – Да поможет Бог твоей возлюбленной вернуться в добром здравии вместе с тобой.

Взволнованный, Джервас покинул королевскую гостиную вместе с Оливером и сэром Фрэнсисом. Все трое знали почти наверняка, что содержалось в королевском послании.

Сэр Фрэнсис простился с ними весьма холодно. Он помешал бы их миссии, если бы мог. Но, находясь меж двух огней, он был обречен на бездействие. Скрепя сердце лорд Уолсингем отпустил их с письмом, способным вызвать вселенский пожар.

Глава XIV

Фрай Луис

Страх был неведом леди Маргарет Тревеньон, потому что за все двадцать пять лет своей жизни ничто не наводило на нее страх. С тех пор как она себя помнила, люди ей подчинялись, очень немногие из них направляли ее, но никто ею не командовал. В поместье Тревеньон, как и во всем Корнуолле, где ее считали первой леди, ее желание было превыше всего – везде и всегда. Никто никогда не пытался перечить Маргарет, а тем более враждовать с нею. Все вокруг проявляли к ней должное уважение. Оно объяснялось отчасти положением, которое Маргарет занимала по праву рождения, но в большей степени тем, что она от природы была щедро наделена благородной сдержанностью и самодостаточностью, а это обычно прививается воспитанием. Трудно было себе представить, что Маргарет чем-то обижена. Достоинство, рожденное подобной уверенностью в себе, не могло быть чисто внешним и показным, оно проникло в ее плоть и кровь и уберегло от излишней самонадеянности и бессмысленной дерзости – возможного последствия предоставленной ей свободы.

И глубоко укоренившаяся уверенность в себе, подкрепленная всем прошлым опытом, не покинула Маргарет и теперь, когда, набросив на голову плащ, ее связали и затем обращались как с вещью. Маргарет была удивлена и раздосадована. Страх не закрался ей в душу: Маргарет не верилось, что он оправдан и насилие беспредельно. Она не сопротивлялась, сознавая бессмысленность борьбы с дюжими матросами и полагая это ниже своего достоинства.

Маргарет неподвижно лежала на корме на свернутом парусе, всеми силами сдерживая закипавший гнев, способный помутить разум. Она едва воспринимала качку, скрип уключин, усилия гребцов, налегавших на весла, бессвязные звуки, вырывавшиеся у них порой. Маргарет догадывалась, что рядом с ней сидит дон Педро. Он обнимал ее за плечи, удерживая на месте, а возможно, и оберегая. В другое время это шокировало бы ее, но сейчас было безразлично. Такая мелочь по сравнению с самим похищением не стоила возмущения.

Через

некоторое время дон Педро убрал руку и принялся развязывать шнурок, стягивавший плащ, в который она была закутана с головой. Покончив с этим, он стянул с нее плащ, и Маргарет вдохнула ночной воздух, взору открылись безбрежная водная гладь, звезды в небе, темные фигуры матросов, ритмично работающих веслами, и человек, склонившийся над ней. В окружающей тьме его лицо казалось голубоватым. Она услышала его голос:

– Вы простите мне эту возмутительную дерзость, Маргарет? – Тон вопроса был вкрадчивый, почти просительный.

– Мы поговорим об этом, когда вы меня высадите на берег в бухте возле поместья Тревеньон, – ответила Маргарет и сама подивилась собственной твердости и резкости.

Она скорее угадала, чем увидела его улыбку, тонкую, насмешливо-самоуверенную, так хорошо ей знакомую. Но если раньше она вызывала восхищение Маргарет, то теперь она сочла улыбку дона Педро отвратительной.

– Если бы у меня не было надежды на прощение, я бы свел счеты с жизнью, Маргарет. О возвращении не может быть и речи. Эта авантюра связала нас воедино.

Маргарет сделала попытку подняться, но он снова обхватил ее за плечи и усадил.

– Успокойтесь, моя дорогая, вашему достоинству и свободе ничто не угрожает. Я вам обеспечу высокое положение в обществе.

– Вы себе обеспечите высокое положение, – отозвалась она, дерзко добавив: – На виселице.

Он больше ничего не сказал и, подавив вздох, убрал руку. Дон Педро решил, что лучше выждать, пока гнев Маргарет остынет и она проникнется мыслью, что всецело находится в его власти. Это скорее сломит ее упрямство, чем любые слова. Она еще не испытала страха. Но то, что Маргарет не теряла присутствия духа, делало ее для дона Педро еще более желанной. За такую женщину стоило бороться, и потому надо призвать на помощь все свое терпение. Дон Педро не сомневался, что в конце концов Маргарет будет принадлежать ему. Воля была определяющей чертой его характера, как, впрочем, и у Маргарет.

А лодка тем временем рассекала волны. Маргарет посмотрела на звезды в небе и одинокую желтоватую звезду на горизонте. Она, казалось, все увеличивалась по мере их приближения. Лишь однажды Маргарет оглянулась, но ничего не различила во мраке, скрывшем землю и береговую линию. Она лишь увидела, что дон Педро не один на корме. Рядом с ним сидел рулевой. Обращаясь к нему, Маргарет снова протестовала, требуя, чтобы ее вернули на берег. Но он даже не понял, о чем речь. Обратившись к дону Педро, он получил короткий резкий ответ на испанском.

И Маргарет замолчала с видом оскорбленного достоинства. Желтоватая звезда впереди продолжала расти. Ее отражение извилистой световой дорожкой бежало по воде. В конце концов звезда оказалась фонарем на корме корабля, и, ударяясь о борта высокого галеона, лодка подошла к трапу. Наверху стоял человек с фонарем. На фоне освещенного шкафута четко вырисовывался его силуэт.

Лодка пристала у трапа, и дон Педро предложил ее светлости подняться. Она отказалась. В этот момент она была в замешательстве и не совладала с собой. Она сопротивлялась, угрожала. С корабля кинули веревку. Матрос поймал ее конец и сделал затяжной узел, набросив ее на Маргарет, он стянул узел у колен. Потом ей подняли руки и осторожно затянули узел под мышками. Дон Педро тут же подхватил Маргарет и усадил на плечо. Поддерживая свою ношу левой рукой, он схватился за трап правой и начал подниматься. Маргарет поняла, что сопротивление бесполезно: ее подтянут, как груз, на веревке; и она выбрала из двух зол меньшее. На шкафуте, ярко освещенном фонарями, дон Педро спустил Маргарет. Веревка, которую подтягивали на корабль по мере их подъема, змеей лежала на палубе у ее ног. Дон Педро распустил узел и освободил Маргарет.