Меч ислама
Шрифт:
– И позволил себе помолвку с Джованной Марией Дориа? Кажется, вы об этом забыли. Ба! Но меня на мякине не проведешь.
– Это правда, клянусь на Библии!
– Правда! О Божий гнев! Ну а что тогда эта дама?
Монна Аурелия жестоко усмехнулась:
– Она? Всеобщее посмешище, которое осрамят Дориа, чье имя она носит.
Рейнальдо был потрясен.
– Если это правда, синьор Просперо заслуживает не больше уважения, чем если это ложь.
– Кажется, на вас не угодишь.
– Да, мне не нравится ни то ни другое. Я еще сохранил чувство приличия.
– Это для меня новость, – сказала она.
– Если я с кем-то ссорюсь, то не отыгрываюсь на женщинах, а вступаю в бой непосредственно со своим врагом.
Она рассмеялась ему в лицо.
– Это тоже что-то новенькое. Если вы так отважны, храбры и прямолинейны, почему вы не вцепились в бороду Андреа Дориа, когда он был здесь? Или почему вы не сделаете этого в Генуе с одним из Дориа? Тут их много, есть на кого направить свою ярость. Но вы предпочитаете с отчаянной задиристостью нападать на меня.
– Господи, Аурелия, будь вы мужчиной…
– …вы вели бы себя более вежливо. По возвращении Просперо узнает, что вы о нем думаете. Тогда и посмотрим, хватит ли у вас духу упорствовать в своем мнении.
Лишь после его ухода монна Аурелия поняла, что ее откровенность произвела на него действие, прямо противоположное желаемому. Она хотела успокоить его, полагая, что он разделит ее восхищение упорством Просперо, что он, полный мстительной решимости, чужд всяких слюнтяйских сомнений. А вместо этого Рейнадьдо ушел совсем в другом настроении, не приняв ее образа мыслей. И тогда она испугалась: стоит Рейнальдо заговорить, стоит его словам достичь ушей Дориа – и все пропало. Рейнальдо вспылил и, лишь поостыв, осознал, какой бедой чревато создавшееся положение. События развивались с бешеной скоростью, как бывает, когда в дело вмешивается злой рок. Спустя три или четыре дня дворецкий монны Аурелии доложил ей о прибытии герцогини Мельфийской с племянницей.
Поначалу охваченная страхом хозяйка решила не принимать непрошеных гостей. Потом храбрый дух Строцци придал ей сил. Вооруженная сознанием собственной правоты, она спустилась по большой мраморной лестнице в гостиную с колоннами, мозаичным полом и потолком, богато украшенным фресками. Там мать Просперо и его невеста впервые увидели друг друга.
Пожилая женщина держала себя с холодным, презрительным достоинством, молодая – хладнокровно, с некой задумчивой таинственностью, которую монна Аурелия нашла одновременно и восхитительной, и отвратительной.
Спокойствие хозяйки в этот день было напускным, за ним пряталась истерзанная душа. Столь же фальшивой была и улыбка монны Перетты.
Монна Аурелия, стоя на пороге, приветствовала их с холодной вежливостью:
– Вы оказываете мне большую честь.
Потом она шагнула вперед с поразительной грациозностью, которую сохранила, несмотря на гнет прожитых лет. Гостьи сделали глубокий реверанс, мягко шурша парчой. Монна Джанна была облачена в платье винного цвета, монна Перетта – в розово-серебристое, усеянное драгоценными камнями и подпоясанное блестящим кушаком. Темные глаза герцогини под дугами бровей сверкали, алые губы улыбались.
Она объяснила цель своего визита:
– Ваше здоровье и так подорвано нашими общими несчастьями, и, дабы не утруждать вас посещением нашего дома, я решила посетить вас сама вместе с племянницей. Ведь это ее долг.
– Исполнение которого несколько запоздало, – ответила монна Аурелия, решив занять выжидательную позицию.
Она предложила им сесть, устроив гостей лицом к окнам, а сама расположилась спиной к свету.
– Однако дольше тянуть было нельзя, – мягко сказала Джанна. – Я всегда хотела видеть вас, а теперь ощутила настоятельную потребность в этом.
Даже настроенная враждебно мать Просперо почувствовала, как мелодично звучит низкий голос Джанны.
– Что же превратило ваше желание в потребность?
– Вам интересно? – вежливо осведомилась герцогиня. Она тихонько помахала веером из павлиньих перьев. – Вы действительно задавались этим вопросом? Или же хотите, чтобы мы просто подтвердили вашу собственную догадку?
– Обычно я не позволяю себе гадать, когда могу просто узнать все, что мне нужно, от людей.
Монна Перетта сохраняла безмятежно-дружелюбный вид, хотя в голосе ее сквозила некоторая резкость.
– Признаюсь, мадам, меня давно одолевают сомнения. Только ли здоровье вынуждает вас сторониться нашего дома? Сомнения усилились, когда я почувствовала холодность, с которой вы принимаете будущую невестку.
Улыбка монны Аурелии не сулила ничего хорошего.
– Теплого приема можно ожидать, когда мать одобряет выбор своего сына. А я далека от этого. Во всяком случае, я вела себя искренне.
– Искренне, мадам? – твердо, но несколько смущенно спросила Джанна.
– В чем же, по-вашему, я лукавлю?
– А вот это, – сказала герцогиня, – нам бы и хотелось узнать.
Джанна, утомленная этими экивоками, решила внести ясность.
– Нам рассказали гнусную историю, исходящую якобы от вас. Безобразная история, настолько безобразная и позорная, что мой дядя стесняется спросить вас прямо, правда ли это… Вы меня простите, мадам, если мне недостает деликатности монны Перетты. Вы, возможно, поймете, как мне важно знать полную правду. Эта история…
Но договорить ей не дали. Монна Аурелия уже была охвачена и ослеплена гневом. Взрыв последовал мгновенно:
– Я знаю эту историю, и нет нужды пересказывать ее. Незачем подслащать пилюлю. Вы говорите о позоре и оскорблении. Но что оскорбительного в предположении, что у Адорно хватило низости вступить в союз с убийцами собственного отца?
У герцогини перехватило дух.
– Боже мой!
Бледное лицо Джанны озарилось улыбкой сострадания.
– Это менее оскорбительно, чем мысль о том, что Просперо Адорно мог опуститься до обмана, о котором вы говорите.
– Наши точки зрения, естественно, расходятся, – был ответ. – Это обвинение я перенесу.