Меч ислама
Шрифт:
– Я могу привести посланника. Это мавр по имени Якуб бен-Изар, которого я обнаружил в тюрьме сегодня утром.
– Я не поверю ни единому слову и двадцати мавров, если они подтверждают то, что говорите вы.
– Тогда мне не на что надеяться. Если не верят моему свидетелю, как я могу рассчитывать, что мне поверят на слово?
– В чем поверят? – неожиданно спросила монна Джанна. – Можно ли объяснить словами… нет, даже не смею выговорить. Громкие слова так же бесполезны, как и лживые. Почему же вы не уходите, синьор Просперо? Вы теряете время.
– Это не имеет значения. Как и вся моя оставшаяся жизнь. Я прошу еще немного вашего внимания. То, что я скажу, поможет вам вновь обрести гордость.
– Гордость? – Ее голос зазвучал напряженно. – Так вы думаете, что ранили мою гордость? Именно ее?
– Я хочу, чтобы вы точно знали, в чем я грешен и против чего погрешил.
– Вы полагаете, это неизвестно? Вы думаете, еще что-то осталось тайной?
– Я знаю. Но поступки людей не всегда таковы, какими кажутся со стороны. Мой дядя-кардинал, когда судьба сыграла со мной злую шутку и я в отчаянии пришел к нему за помощью, напомнил мне, что Адорно негоже таить обиду на синьора Андреа.
– И что же это была за злая шутка судьбы? – резко спросила герцогиня.
– Если вам будет угодно выслушать меня, – попросил он.
Герцогиня повела Джанну к дивану, покрытому блестящей персидской накидкой, и Просперо рассказал им все. Признался в двуличии, в том, что принял предложение Дориа о союзе в надежде улучить момент и отомстить за убийство отца. Поведал о том, в какое отчаяние повергла его необходимость ложной помолвки с Джанной Марией Дориа: ведь в действительности он любил Джанну Мональди. Просперо рассказал о беседе с кардиналом накануне отплытия в Алжир и о том, как кардинал помог ему забыть все мысли о кровной вражде, независимо от того, какие засим последуют упреки и проклятия со стороны Адорно. Все дальнейшее – неудачная экспедиция в Шершел и другие события – теперь не имело значения. Он надеялся лишь, что Джанна поймет, в каком ужасном хитросплетении обстоятельств он очутился, и поверит, что ему было совсем не легко унизить ее этой ложной помолвкой. В самом конце своего рассказа Просперо замялся, подбирая слова.
Его история глубоко тронула герцогиню. Это было ясно, потому что она смотрела на Просперо с состраданием, глазами, полными слез. Но неизвестно, как ко всему сказанному отнеслась Джанна. Она сидела неподвижно, сложив руки и склонив голову.
Молчание затягивалось. Похоже, они ждали продолжения, а Просперо хотелось услышать хоть слово от них.
Наконец он тихо сказал:
– Это все. Благодарю вас за терпение, с которым вы меня выслушали. А теперь я ухожу.
Он торжественно поклонился и уже повернулся, чтобы уйти, когда Джанна тихо произнесла:
– Вы излили душу и не просите о прощении?
– Да. Я говорил монне Перетте, что мои деяния непростительны. Так сложились обстоятельства. Каяться поздно. Я просто признаюсь в своих тайных пороках.
– Вы объясняетесь, – поправила его Джанна все тем же странным спокойным голосом. – Память подсказывает мне…
Она думала о той странной перемене в нем, которую почувствовала, когда он прибыл из Неаполя. Он был, по ее словам, едва похож на прежнего Просперо. Джанна вспомнила, как ему наконец удалось прийти в себя, вновь обретя спокойствие и непринужденность. Теперь она поняла, что это, должно быть, результат беседы с кардиналом Адорно.
– Мои воспоминания подтверждают вашу искренность. – Внезапно она встала, неотрывно глядя на него полными нежной грусти глазами. – Мой бедный Просперо, вам незачем просить прощения. Оно уже даровано вам.
Ее глаза наполнились слезами.
– Могу ли я отвергнуть вас сейчас, когда вы все объяснили? Вы вернули мне то, что я утратила, то, без чего, казалось, не смогу жить и умру.
– Джанна… – только и сказал он, но в его голосе и взгляде чувствовалось такое благоговение, какого он не достигал ни в одном из самых трепетных своих сонетов.
Джанна сквозь слезы улыбнулась смущенной герцогине.
– Не оставите ли вы нас ненадолго наедине, мадам? – попросила она.
Монна Перетта испугалась, заметив, как преобразилась ее племянница.
– Для чего, дитя мое? Не тешишь ли ты себя ложными надеждами?
Она повернулась к Просперо.
– Этот посланник. Этот мавр, которого вы обнаружили в тюрьме. Это правда?
– Не только сам он может прийти и все подтвердить. Если надо, сюда явится начальник тюрьмы и расскажет, как мавра заточили туда полгода назад.
– Полгода назад? – переспросила герцогиня. – Когда именно?
– В начале прошлого ноября.
Она, казалось, облегченно вздохнула.
– Просперо, тогда мой муж не имеет к этому отношения. С октября по Рождество… он был со мной в Аккуи.
Тут Просперо вспомнил, как Якуб говорил, что передал письмо именно Джаннеттино Дориа. Он так и сказал, добавив, однако, что в таких вопросах племянники, должно быть, действовали от имени своего дяди.
Герцогиня покачала головой.
– У вас нет оснований говорить и думать так.
– Я всегда видел согласие между ними.
Герцогиня подавила раздражение.
– Я не буду обсуждать с вами этот вопрос. Не стоит он того, поскольку… Разве вы сами не видите?
Она перевела глаза с Просперо на Джанну, и печаль смягчила суровость ее взгляда. Обняв Джанну за талию, Перетта привлекла ее к себе.
– Кто бы это ни был – мой супруг или Джаннеттино, – он в меру своего разумения действовал ради блага Джанны, ибо знал о том, что вы помирились с нами лишь для виду. Я не оправдываю его, но и не обвиняю. Я только прошу вас понять, что не стоит тешить себя надеждой на женитьбу. Дориа больше никогда не поверят вам. Так не обвиняйте же их.
– Не буду, – сказал Просперо. – Пропасть нашей вражды слишком широка, чтобы наводить мосты. Но стоит Джанне пожелать – и помолвка, несмотря ни на что, будет считаться действительной.
– Помолвка, которая теперь оскорбительна для обеих сторон – Адорно и Дориа?
– Адорно и Дориа – еще не весь мир, – сказал Просперо и добавил: – Пусть будет так, как хочет Джанна.
Глаза Джанны сделались испуганными.
– Мой дорогой, мне страшно. То, что говорит тетя Перетта, – правда. Вы навлекли на себя раздражение обоих семейств, и теперь вы будто между молотом и наковальней.