Меч Королей
Шрифт:
— А добрый конь?
— Тоже шесть.
— Тогда может кто-нибудь из твоих слуг поскакать этой ночью в Верламикестер и сообщить Меревалу, что я здесь и нуждаюсь в помощи? — спросил я, держа монету в руке.
Рэдвол поколебался, потом взял монету.
— Я пошлю двоих, господин. — Он опять колебался. — Будет война?
— Уже идёт, — невесело произнёс я. —Уже была стычка в Лундене. А если война началась, её непросто остановить.
— Из-за того, что вместо одного короля у нас теперь два?
— Из-за того, что у нас есть один король
Рэдвол услышал горечь в моем голосе.
— Этельвирд?
— Он и его дядя.
— Который не уймётся, пока они не захватят Мерсию, — мрачно отметил Рэдвол.
— А что, если Мерсия поглотит Уэссекс и Восточную Англию? — спросил я.
Он задумался и перекрестился.
— Я бы предпочел, чтобы войны не было, господин. Они и так случались слишком много. Не хочу, чтобы мои сыновья оказались в стене щитов, но, если случится война, буду молиться, чтобы молодой Этельстан победил. Поэтому ты здесь, господин? Чтобы помочь ему?
— Я здесь, потому что я глупец.
Так и есть. Я был безудержным дураком, но боги приблизили меня к войскам Этельстана, так что, возможно, боги на моей стороне. Утро покажет.
Я не позволил разжечь костёр. Если Вармунд послал за нами погоню, то огонь в ночи нас выдаст, даже внутри старого амбара. Мы поели чёрствых овсяных лепёшек, запивая водой из ручья — по словам Рэдвола, чистой. А потом я велел гребцам спать в левой половине амбара, женщинам и детям в — правой, я же со своими людьми расположился между ними. Всю добычу, лишнюю одежду, кольчуги, деньги и копья я сложил на той половине, где женщины, а своим воинам приказал держать наготове мечи. Слабого света луны, проникавшего сквозь щели в разрушенной крыше, как раз хватало, чтобы гребцы видели блеск мечей.
— Я свяжу вас цепью, — сказал я им. После пары мгновений молчания раздался возмущенный ропот. — Я же вас и освобожу! Я обещал, а я держу слово. Но эту ночь, может быть, в последний раз, вы проведёте в цепях. Иммар, Осви! Свяжите их!
Вот почему я принес цепи. Гребцы вымотались, и этого может оказаться достаточно, чтобы они проспали всю ночь, но я помнил о предупреждении Бенедетты. Люди, чьи лодыжки связаны цепью, не смогут двигаться тихо, и любая попытка снять цепь наверняка нас разбудит. Бенедетта и женщины наблюдали, как Осви и Иммар закрепляют цепи. Закрепить цепи было негде, поэтому их просто связали неуклюжими узлами на концах.
— А теперь спите, — сказал я им и наблюдал, как они угрюмо устраиваются на вонючей соломе.
Потом я вывел Финана под свет луны.
— Нам понадобятся часовые, — сказал я.
Мы смотрели на луга и реку под лунным светом, которая серебряной струйкой скользила между ивами.
— Думаешь, ублюдки нас преследуют?
— Возможно, но даже если и нет...
— Нам нужны часовые, — перебил он.
— Я в первую часть ночи, а ты — во вторую. Каждому нужно по три человека.
— Здесь? — спросил он.
Мы стояли рядом с амбаром.
— Один здесь,
— Внутри?
— Ты доверяешь рабам? — спросил я.
— Они прикованы цепями.
— И в отчаянии. Они знают, что нас преследуют. Возможно, они думают, что сейчас лучше бежать, чем ждать, пока войско Вармунда нас захватит. И они знают, что у нас есть деньги, женщины и оружие.
Он на мгновение задумался.
— Господи, — тихо сказал он, — ты впрямь считаешь, что они осмелятся напасть?
— Думаю, лучше быть к этому готовыми.
— Их около тридцати. Если они нападут всей толпой... — он умолк.
—Даже если нападёт половина. А может, я просто себя накручиваю.
— И что делать, если они решатся?
— Расправляться безжалостно.
— Господи, — снова сказал он.
— И предупреди всех наших, — добавил я.
Мы вернулись внутрь. Лунный свет проникал сквозь дыры в полуразрушенной крыше. Мужчины храпели. Какая-то девочка плакала, и Бенедетта тихо напевала ей. Через некоторое время плач прекратился. В лесу за амбаром заухала сова.
Я поставил Осви снаружи и уселся внутри с Беорнотом и Гербрухтом, мы прислонились к стене в темном углу. Никто не разговаривал, и в моей голове, пока я боролся со сном, бродили всякие мысли. Я вспомнил дом в Лундене, где жил с Гизелой, и попытался вызвать в памяти ее лицо, но не получилось. Всегда не получалось. Моя дочь Стиорра напоминала мать, но Стиорра тоже мертва, и ее лицо столь же неуловимое. Я вспомнил Равна, слепого скальда, отца Рагнара Бесстрашного. Именно Рагнар захватил меня, когда я был ребенком, поработил, а затем назвал своим сыном.
Равн был великим воином, пока саксонский меч не лишил его глаз, и тогда он стал скальдом. Он засмеялся, когда я сказал, что не знаю, кто такой скальд.
— Ты бы назвал скальда менестрелем, — объяснил он.
— Сочинителем?
— Поэтом, мальчик. Это тот, кто плетет полотно из снов, создает славу из ничего и ослепляет тебя своим творением.
— Что толку в поэтах? — спросил я.
— Никакого, парень, совершенно никакого. Поэты совершенно бесполезны! Но когда миру настанет конец, народ вспомнит наши песни и будет распевать их в Вальхалле, не дав славе Срединного мира померкнуть.
Равн рассказал мне о своих богах, и теперь, когда я стал таким же старым, как он в те времена, я хотел бы порасспросить его подробнее, но помню, он говорил, что существует место, где семьи воссоединяются после смерти.
— Я снова увижу свою жену, — говорил он с тоской, а я тогда был слишком молод, чтобы сообразить, что ответить, и слишком глуп, чтобы узнать от него побольше.
Я лишь хотел услышать истории о битвах. Но теперь в залитом лунным светом амбаре я цеплялся за те несколько слов, сказанных давным-давно, и мечтал, что где-то в освещенном солнцем зале ждёт меня Гизела. Я снова попробовал представить её лицо, её улыбку. Иногда я видел её во сне, но никогда не видел бодрствуя.