Меч в рукаве
Шрифт:
– Я, конечно, ценю постоянство во всем, но не до такой же степени, – бурчал Мигель, ковыряя ложкой овсяную кашу, которая изо дня в день отличалась только степенью вязкости. – Скажите спасибо, что путь наш недолог, иначе я по праву офицера высадил бы кока на необитаемом острове! Вместе с подмастерьем!
Кимберли была девушкой необидчивой, потому свое недовольство выражала только грохотом кастрюль. Чего нельзя было сказать о Мефодии, и без того свирепом от ручного мытья посуды, поскольку нежная посудомоечная машина отказывалась удалять с тарелок остатки клейкой
– А не пошли бы вы отсюда… на мостик! – на время отринув субординацию, огрызался Мефодий на наставника. – Или будьте добры уважать труд работников общепита и жевать молча!
– Да ваше варево хоть как будешь жевать молча, – соглашался Мигель. – Челюсти склеивает уже после первой ложки.
В довершение всех бед на судне вышла из строя холодильная установка, и от мясных запасов в скором времени стал исходить специфический душок. Над «Каракатицей» нависла тень воспетого Эйзенштейном бунта на броненосце «Потемкин», которая имела все шансы обрести материальную форму, продлись плаванье неделей дольше.
Как только «Каракатица» пересекла пятидесятую параллель, немного распогодилось, ветер стих, качка улеглась, и на небе появились звезды. Вечерние прогулки по палубе после того, как команда завершала ужин и вся посуда была перемыта, стали излюбленным занятием Мефодия. Кимберли составлять Мефодию компанию отказывалась, поскольку не видела никакой романтики в пребывании на холодном ветру среди брызг, да еще и на ходящей ходуном палубе. Мефодию же, выросшему в отдалении от бушующих водных стихий, доставляло наслаждение наблюдать за огромными водяными валами, покрытыми рябью и с кружевной шапкой пены на макушке. Дух захватывало, когда крохотная «Каракатица» вскарабкивалась на очередную волну и стремглав падала вниз, зарываясь носом в воду и окатывая палубу бурлящими потоками. Для полноты картины не хватало только испытать морскую болезнь, но и без нее ощущений было достаточно.
Океан, что, словно ручной, стелился к ногам Мефодия на Мальдивах, здесь вставал на дыбы и скалил зубы, показывая свою сущность – самого огромного на Земле хищного существа с непредсказуемым кровожадным нравом.
В одну из таких прогулок Мефодий столкнулся с возвратившимся из дозора Бегущим Бизоном. Плащ индейца промок насквозь, а из-под капюшона торчал наружу только изогнутый, как боевая секира, нос смотрителя.
– Не люблю воду, – заметив стоящего возле якорной лебедки новобранца, сказал Бегущий Бизон и невесело пошутил: – Я все-таки Бегущий Бизон, а не Плывущая Макрель. А тебе, молодой воин, как я вижу, все это нравится.
– Очень, – ответил Мефодий. – Вы только взгляните, какое великолепие. При таком минимуме красок какая выразительная получается картина!
Бегущий Бизон, однако, взглянул не на океан, а начал пристально разглядывать самого Мефодия.
– Не знаю, видит ли в тебе это смотритель Гавриил, – наконец произнес он. – Наверное, видит…
– Что видит? – недоуменно переспросил Мефодий.
– Одну отличительную деталь, – туманно пояснил шайен. – Интересную деталь!.. Ответь-ка мне на вопрос: перед тем, как нарисовать лицо Хозяина, ощущал ли
– А почему вы спрашиваете об этом? – опять удивился Мефодий. – Разве не можете просто найти ответ у меня в голове? Ведь обычно вы так и поступаете…
– Я пытаюсь, но не могу! – признался Бегущий Бизон. – Я в подробностях вижу тот момент у тебя в памяти: альфа-кодировка твоя уже повреждена, ты стоишь над холстом, ты задумываешься и… просто рисуешь лицо Хозяина, причем рисуешь настолько точно, насколько это вообще возможно!..
– Ну и что? Ведь вы же сами сказали, что кодировка повреждена…
– Видишь ли в чем дело: когда повреждается кодировка, у человека открываются различные особенности. Неординарные особенности. Человек замечает их, он переживает насчет них, боится… А твоя единственная особенность состоит в том, что ты рисуешь лицо Хозяина, рисуешь и знаешь, что это лицо не просто человека, а самого Бога! Хладнокровно и педантично, словно он сам тебе позирует!
– Простите, смотритель Бегущий Бизон, но я все равно ничего не понимаю.
– Поясняю, – ответил индеец. – Если бы раньше кто-либо из землекопов изобразил Хозяина хотя бы приблизительно похожим, то в твоем случае это выглядело бы как простое совпадение – и не более. Но такого никогда не случалось. Отсюда вывод: первый и единственный точнейший портрет Хозяина может быть нарисован только по воле самого Хозяина.
– Ну не знаю, – пожал плечами Мефодий. – Он до меня свою волю не доводил, да и не мог довести…
– А ему это и не требуется. Его воля уже давно заложена в нас, надо только уметь понять ее смысл. Естественно, он не мог оставить нам подробные инструкции на будущее, и знаешь почему? Потому что мы бы слепо подчинялись им и боялись их нарушить, а такой негибкий подход привел бы нас к неминуемой гибели. Но знаки – это ведь не инструкции, это подсказки! Они ни к чему не обязывают и в то же время указывают нам правильный путь…
– Знаки?.. Вы хотите сказать, что нарисованный мной портрет Хозяина – своего рода знак свыше? Его печать?
– Я не утверждаю, однако множество признаков указывает на это.
– Тогда должен вас разочаровать, – усмехнулся Мефодий. – Я понятия не имею о том, что этот знак обозначает.
– Я и не сказал, что это знак для тебя, не так ли? – усмехнулся Бегущий Бизон. – И если это все-таки знак, то предназначен он не тебе, а смотрителям и указывает нам, чтобы мы обратили на этого землекопа, впоследствии Исполнителя, особое внимание.
Мефодий призадумался. Вот ведь как: куковал себе на окраине цивилизации, в родном Староболотинске, двадцать с лишним лет, ни о чем не задумывался, и вдруг бац! – ваш мозг, молодой человек, готов к Просвещению!.. Ладно, просветили, смирился, втянулся, вошел во вкус, опять бац! – вы, молодой человек, не просто Просвещенный, а еще и какой-то особенный Просвещенный, настолько особенный, что сами просветители затрудняются это объяснить! И что же, интересно, заложено в тебе такого экстраординарного, о чем ты даже сам не знаешь?..