Меч Вайу
Шрифт:
Огонь настигал. Вот он уже охватил острыми жгучими языками ноги, затем грудь, лицо…
Красные искры залетали через горло в желудок, и нестерпимая жажда превращала кровь в густую жижу; она уже не текла, а каталась в жилах мириадами крохотных упругих шариков.
– Пи-ить… Пи-ить… – еле слышно прошептал Тимн и открыл глаза.
Солнце стояло в зените. Его палящие лучи нашли брешь в крыше небольшого шалаша, где на куче сена лежал кузнец. Где-то неподалеку горел костер – легкий прозрачный дым изредка заползал в шалаш.
Тимн застонал; сначала тихо, затем громче. Чьи-то торопливые шаги заглушили треск сучьев в костре, и в шалаш, пригнувшись, вошел старик. Бережно приподняв голову кузнеца, он поднес ему чашу с водой. Холодная ключевая вода потушила огонь внутри, прояснила сознание. Заботливо пододвинув под голову Тимна охапку сена и заткнув дыру в крыше, старик вышел наружу и через некоторое время возвратился. В руках он держал закопченный глиняный горшок с каким-то варевом из ароматных трав. Кузнец попытался о чем-то спросить старика, но тот прикрыл ему рот ладонью, а затем большой, грубо оструганной деревянной ложкой принялся вливать ему едва не в горло терпкий на вкус отвар. После нескольких глотков легкая приятная истома охватила тело Тимна, и он погрузился в крепкий целительный сон…
«Тиу-ить, тиу-ить!..». Звонкие рулады ранней птички оборвали нити сновидений, и кузнец проснулся. Через входное отверстие шалаша виднелся серый клочок предутреннего неба, где все еще горели поблекшие звезды. Прозрачный туман опустился росой на травы, обволакивая тело неприятной дрожью озноба.
Тимн потянул на себя одеяло, сшитое из заячьих шкурок, с трудом приподнялся, сел и, укутавшись в теплый мягкий мех, попытался сообразить, где он и что с ним. Грудь, туго перевязанная свежим лыком, и тупая боль в спине воскресили в памяти недавние события: бешеный галоп жеребца, дождь стрел вдогонку, резкая всепоглощающая боль, затем хлесткие удары веток по лицу – и все. Если не считать каких-то кошмарных видений, от которых осталось только смутное беспокойство. Тимн быстро пошарил руками вокруг себя и, нащупав рукоять ножа, лежащего у изголовья вместе с его маскировочной одеждой – собачьими шкурами, – крепко сжал оружие.
Затем, придерживаясь за стенки шалаша, медленно встал и, пошатываясь от слабости, вышел наружу.
Шалаш стоял позади небольшой приземистой хижины, возле поленницы дров и кучи хвороста. Прямо перед входом чернело круглое пятно кострища; в нем кое-где посверкивали затухающие угольки. Рядом с костром, под пышными кустами шиповника, виднелась куча сена, прикрытая медвежьей шкурой. Тимн сделал шаг, другой и, споткнувшись, едва не грохнулся на землю, но вовремя ухватился за ствол тоненькой чахлой березки.
Неожиданно шкура зашевелилась и превратилась во внушительную медвежью тушу! Тимн, холодея, оглянулся, как бы ожидая помощи и чувствуя, что ноги отказываются ему служить, начал черепашьими шагами пятиться назад, к шалашу, словно тот мог его защитить от огромного зверя. Медведь шумно выдохнул воздух, фыркнул, и, как показалось Тимну, с укоризной посмотрев в его сторону, не спеша потопал в глубь леса, при этом слегка припадая на правую лапу.
– Уже на ногах! Вот и хорошо… – высокий старик приветливо улыбался Тимну.
И, заметив его странное состояние, бросил быстрый взгляд в направлении зарослей, где все еще был слышен треск сушняка под тяжелой поступью медведя. Нахмурившись, он шлепнул себя ладонью по лбу и сказал:
– Эх, проворонил! Испугался, небось? – спросил он у Тимна.
И не ожидая подтверждения, объяснил:
– Ты не бойся его, он добрый. Виноват, не успел тебя предупредить… Я его еще сосунком в лесу подобрал с перебитой лапой – во время бури придавило вместе с медведицей. Матери голову размозжило, а он испугом да хромотой отделался. Выпоил его козьим молоком, выкормил – видел, какой вымахал? Теперь я ему, похоже, вместо друга, что ли… Живем вместе, – и засмеялся, видимо, вспомнив что-то забавное: – Он у меня за козами присматривает вместо пастуха. Так мое стадо волки на добрую сотню стадий стороной обходят – с Хромушей шутки плохи…
Старик захлопотал возле костра: подбросил сушняку и принялся раздувать тлеющие угольки.
Вскоре языки пламени весело заплясали, зазмеились среди хвороста, и он водрузил на рогульники перекладину с котелком.
– Сейчас позавтракаем… Тебе хорошо подкрепиться – первое дело. Да ты сядь… Ноги еще, поди, дрожат? Ничего, дело на поправку идет. Как твое имя? Тимн? Это тебя Хромуша разыскал. И меня привел. Смешно? Говорить он, конечно, не умеет. Из-за тебя мы едва не рассорились: за рубаху зубами вцепился и тащит, мурлыча: мол, до чего же ты несообразительный, пошли, зря не потревожу. Вот так-то…
Тимн, полулежа на камышовой подстилке и ощущая в израненном теле благостное состояние покоя и умиротворенности, с удовольствием прислушивался к неторопливой, журчащей весенним половодьем, речи своего спасителя. Благодарность переполняла кузнеца, но непривычный к бурному проявлению чувств, он только смущенно покрякивал и весело улыбался в ответ на добродушные шутки старика, чей единственный глаз излучал тепло и ласку. Сильный и чистый голос старика убаюкивал и в то же время пробуждал новые силы; железные мышцы кузнеца трепетали, словно стволы молодого осинника под напором весеннего ветра. Наконец голос старика стал тише, и его тощая высокая фигура, окутанная дымом костра, постепенно растворилась в первых лучах восходящего солнца. Тимн, уронив голову на хрустящий камыш, задремал…
Проснулся он к полудню. Тело, все еще во власти крепкого сна, было вялым и непослушным, но кровь струилась по жилам, все убыстряя свой бесконечный бег, и сердце стучало сильно и часто.
– Вставай, вставай, лежебока! – старик протягивал Тимну глубокую миску с горячей похлебкой. – На, поешь…
Только теперь кузнец почувствовал, как сильно он проголодался. Миска опустела в один миг, и старик, посмеиваясь, опять наполнил ее до краев. Лишь третья порция похлебки и большой кусок мяса насытили кузнеца. В завершение обеда старик подал ему небольшую чашу с темно- коричневым напитком.
– А это лекарство. На вкус препротивное, – поморщился он, – но пить нужно. Ты особо не смакуй…
Лекарство было и впрямь не мед, но Тимн мужественно проглотил тягучую горечь; она огнем обожгла желудок и прокатилась по телу.
– У-у-ух… – замахал он руками; вонючий и горький настой даже слезу вышиб.
– Запей, – плеснул старик в чашу кислого козьего молока. – Ничего, потерпи. Нужно рану очистить и кровь взбодрить – ты ее много потерял. А это возьми на память, – протянул почерневший от запекшейся крови наконечник стрелы. – Хорошо, что не отравленная; но глубоко сидела…