Меченосцы

Сенкевич Генрик

День был ясный, безветренный. Леса в тишине стояли неподвижно. Стада на полях отдыхали, медленно и как будто задумчиво пережевывая жвачку. Только вследствие сухости воздуха кое-где на дорогах подымались клубы золотой пыли, а над этими клубами сверкали словно какие-то огоньки, ослепительно горевшие в солнечном блеске. Збышко, указывая на них жене и детям, говорил:

— Знаете, что это там блестит над пылью? Это наконечники копий. Видно, всюду уже дошла весть о войне, и отовсюду народ поднялся на немца.

Так это и было. Недалеко за границей Богданца встретили они брата Ягенки, молодого Яську из Згожелиц, который, как землевладелец довольно богатый, вел за собой целых двадцать человек.

Вскоре после этого на перекрестке

показалась среди туч пыли огромная фигура Чтана из Рогова; правда, он не был другом обитателей Богданца, но теперь еще издали закричал: "Идем бить их, собачьих детей", — и, вежливо поклонившись, проскакал дальше, окутанный клубами пыли. Встретили и старика Вилька из Бжозовой. Голова его уже немного тряслась от старости, но ехал и он, чтобы отомстить за смерть сына, которого убили немцы в Силезии.

И по мере того как они приближались к Серадзи, все чаще встречались на дорогах облака пыли, а когда вдали уже показались башни города, вся дорога оказалась загроможденной солтысами и вооруженными слугами, ехавшими на место сбора. И, видя весь этот народ, шумный, суровый и сильный, упорный в бою и беспредельно выносливый в отношении лишений, дождей, холода и всяких трудов, старик Мацько ободрялся и предсказывал Польше верную победу.

XXVII

И наконец война вспыхнула. Вначале она не была богата боями, но в первые минуты счастье не особенно улыбалось полякам. Прежде чем польские силы успели стянуться, меченосцы взяли Бобровники, сровняли с землей Злоторыю и снова заняли несчастную, недавно с таким трудом полученную обратно, Добржинскую землю. Но чешское и венгерское посредничество на время погасило военную бурю. Настало перемирие, во время которого Вацлав, король чешский, должен был рассудить Польшу с орденом.

Однако в зимние и весенние месяцы обе стороны не переставали стягивать войска и придвигать их друг к другу; в это время подкупленный король чешский объявил решение в пользу ордена; война должна была вспыхнуть снова.

Между тем подошло лето, а вместе с ним подоспели "народы", приведенные Витольдом. После переправы под Червенском оба войска соединились с полками мазовецких князей. С другой стороны в лагере под Светем стало сто тысяч закованных в железо немцев. Король хотел переправиться через Дрвенцу и кратчайшим путем направиться к Мальборгу, но переправа оказалась невозможной, и он повернул от Кужентника к Дялдову, разрушил орденский замок Домбровно, или Гильгенбург, и там же стал лагерем.

И он, и польские, и литовские военачальники знали, что скоро должен произойти решительный бой, однако никто не думал, что это произойдет раньше, чем через несколько дней. Предполагали, что магистр, перерезав дорогу королю, захочет дать отдых своим полкам, чтобы на смертный бой вышли они не усталыми, а свежими. Между тем королевские войска остановились на ночь в Домбровне. Взятие этой крепости, произведенное не только без приказания, но даже вопреки воле военного совета, наполнило радостью сердце короля и Витольда, потому что это был сильный замок, окруженный озером, с толстыми стенами и многочисленным гарнизоном. Однако польские рыцари взяли его чуть не мгновенно, с таким неудержимым рвением, что не успело подойти все войско, как уже от замка и города остались только груды развалин и пепла, среди которых дикие воины Витольда и татары под предводительством Саладина вырезали остатки отчаянно защищающихся немецких кнехтов.

Однако пожар продолжался недолго, потому что его потушил непродолжительный, но сильнейший ливень. Вся ночь с четырнадцатого на пятнадцатое июля была необычайно изменчива и ветрена. Вихри несли грозу за грозой. Временами казалось, что все небо пылает от молний, а молнии с ужасающим грохотом проносились с востока на запад. Частые молнии наполняли воздух запахом серы, а шум дождя заглушал все иные звуки. Потом ветер разгонял тучи, и среди их лоскутьев видны были звезды и большая,

светлая луна. Только после полуночи несколько стихло, так что, по крайней мере, можно было зажечь огни. И тотчас тысячи их засверкали в огромном польско-литовском стане. Воины сушили возле них промокшую одежду и пели военные песни.

Король тоже не спал, потому что в доме, расположенном на самом краю лагеря, куда укрылся он от грозы, заседал военный совет, которому давался отчет во взятии Гильгенбурга. В штурме крепости принимал участие отряд серадзских войск, и потому начальник отряда, Якуб из Конецполя, призван был вместе с другими для дачи объяснений, почему они без приказания брали город и не отказались от штурма, хотя король послал своего воеводу и несколько подручных слуг, чтобы удержать идущие на приступ войска.

Поэтому воевода Якуб, не будучи уверен, что его не встретит выговор, а быть может и наказание, взял с собой несколько видных рыцарей, между которыми находились Мацько и Збышко в качестве свидетелей того, что Подвойский добрался до них только тогда, когда они находились уже на стенах замка и в минуту самой ожесточенной битвы с гарнизоном. Что же касается того, что он напал на замок, то он говорил, что "трудно обо всем спрашивать, когда войска растянуты на несколько миль". Будучи послан вперед, он полагал, что обязан рушить на пути войска все препятствия и избивать врага, где бы его ни встретил. Выслушав все это, король, князь Витольд и королевские советники, довольные в душе тем, что произошло, не только не стали упрекать воеводу и серадзских воинов за их поступок, но даже восхваляли их храбрость за то, что они "так проворно разделались с замком и его гарнизоном". Тогда могли Мацько и Збышко насмотреться на величайших людей в королевстве, потому что кроме короля и князей мазовецких там находились и два вождя всех войск: Витольд, предводительствовавший литовцами, жмудинами, русскими, бессарабцами, валахами и татарами, и Зиндрам из Машковиц, "того же герба, что и солнце", мечник краковский, главный начальник краковский, польских войск, превосходящий всех знанием военного дела. Кроме них в этом совете принимали участие великие воины и сановники: каштелян краковский Кристин из Острова и воевода краковский Ясько из Тарнова, далее шли: воевода познанский Сендивуй из Остророга и воевода сандомирский Миколай из Михаловиц; настоятель костела Святого Флориана и в то же время подканцлер Миколай Тромба; маршал королевства Збигнев из Бжезя; Петр Шафранец, подкоморий краковский, и, наконец, Земовит, сын Земовита, князя на Плоцке, единственный молодой среди них, но зато удивительно "прыткий насчет войны": мнение его высоко ценил сам король.

В большой соседней комнате ожидали, чтобы быть под рукой и в случае нужды помочь советом, главнейшие рыцари, слава которых гремела по всей Польше и за границей: там Мацько и Збышко увидели Завишу Черного, Сулимчика, брата его Фарурея, Скарбка Абданка из Гур, Добка из Олесницы, когда-то на турнире в Торуни выбившего из седла двенадцать немецких рыцарей, огромного Пашка Злодея из Бискупиц, Повалу из Тачева, своего друга и доброжелателя, Кшона из Козьих Рогов, Мартина из Вроцимовиц, носившего большое знамя всего королевства, Флориана Елитчика из Корытницы, страшного в рукопашных схватках Лиса из Тарговиска и Сташка из Харбимовиц, который мог в полном вооружении перескочить через двух высоких коней.

Было и много других славных рыцарей из разных земель и из Мазовии; звали их "предхоругвенными", потому что во время боя они стояли в первом ряду. Знакомые, а особенно Повала, были рады видеть Мацьку и Збышку и тотчас стали говорить с ними о старых временах и приключениях.

— Эх, — говорил Збышке рыцарь из Тачева, — поистине, у тебя с меченосцами крупные счеты, но думаю — ты теперь отплатишь им за все.

— Отплачу, хоть бы кровью! И все мы отплатим! — отвечал Збышко.

— А знаешь ты, что твой Куно Лихтенштейн теперь великий комтур? — заметил Пашко Злодей из Бискупиц.