Меченосцы
Шрифт:
— Какие там войска. Только с поляками придется немного потрудиться, а остальные, сколько бы их ни было, — это жалкий народ, который больше ест, чем сражается.
И ведя в бой большие силы, он теперь возгорелся радостью, когда вдруг очутился перед неприятелем и когда боевое знамя королевства, ярко красневшее на темном фоне леса, не позволяло уже сомневаться, что впереди стоит главная польская армия.
Но немцы не могли напасть на стоящих у леса и в лесу поляков, потому что рыцари были страшны только в открытом поле и не любили и не умели сражаться в лесных чащах.
И
— Клянусь святым Георгием! — воскликнул магистр. — Мы проехали без отдыха две мили, зной так и палит, а тела обливаются у нас под латами потом. Не станем же мы здесь ждать, пока неприятелю будет угодно выйти в поле.
В ответ на это граф Венде, человек почтенный и умный, сказал:
— Конечно, здесь уже смеялись над моими словами, и смеялись те, которые, бог даст, убегут с этого поля, на котором я паду (он взглянул на Вернера фон Теттингена), но все-таки я скажу то, что сказать обязывают меня совесть и любовь к ордену. Поляки не трусят, но, как я знаю, король решил до последней минуты ждать послов с предложением мира.
Вернер фон Теттинген ничего не ответил, только презрительно фыркнул; но и магистру неприятны были слова фон Венде, и он заметил:
— Есть ли теперь время думать о мире? Нам надо подумать о другом деле.
— На это время всегда найдется, — ответил Венде.
Но жестокий комтур члуховский Генрих, поклявшийся, что прикажет носить перед собой два обнаженных меча, пока не обагрит их польской кровью, обратил к магистру толстое, потное лицо и в диком гневе вскричал:
— Мне милей смерть, чем позор! И хотя бы один, вот с этими мечами, я ударю на польское войско!
Ульрих слегка сдвинул брови.
— Ты говоришь против послушания, — сказал он. И обратился к комтурам:
— Совещайтесь только о том, как выманить неприятеля из лесу.
И вот послышались разноречивые советы, но, наконец, и комтурам, и главнейшим рыцарям-гостям понравился совет Герсдорфа выслать к королю двух герольдов с уведомлением, что магистр посылает ему два меча и вызывает поляков на смертный бой, а если королю мало места, то он, магистр, может слегка отодвинуть свои войска.
В это время король отъехал от берега озера и направился к левому крылу польских войск, где должен был посвятить в рыцари целую толпу всадников. Вдруг ему дали знать, что от войск меченосцев спускаются два герольда.
Сердце Владислава забилось надеждой:
— Что, как едут они с предложением мира?
— Дай бог! — отвечали духовные.
Король послал за Витольдом, а между тем герольды не спеша приближались к лагерю.
В ясном солнечном блеске хорошо было видно, как они приближаются на огромных, покрытых боевыми попонами конях; у одного на щите был изображен черный императорский орел на золотом поле, а у другого, который состоял герольдом князя шетинского, — гриф на белом поле. Ряды расступились перед ними, они же, сойдя с коней, вскоре очутились перед великим королем и, слегка склонив головы в знак уважения к нему, в следующих
— Магистр Ульрих, — сказал первый герольд, — вызывает тебя, государь, и князя Витольда на смертный бой, и чтобы возбудить ваше мужество, которого у вас, видимо, не хватает, шлет вам два обнаженных меча.
Сказав это, он положил мечи к ногам короля. Ясько Монжик из Домбровны перевел слова его королю, но едва он кончил, как вышел вперед другой герольд, с грифом на щите, и произнес следующее:
— Магистр Ульрих велел также объявить вам, государь, что если вам не хватает места для битвы, то он подастся назад со своими войсками, чтобы вы не кисли в зарослях.
Ясько Монжик перевел и его слова, и наступило молчание; только рыцари в королевской свите заскрежетали зубами при виде такой дерзости и обиды.
Последние надежды Ягеллы развевались как дым. Он ждал послов со словами согласия и мира, а это было посольство гордости и войны.
И подняв полные слез глаза к небу, он ответил:
— Мечей у нас довольно, но я принимаю и эти, как предвещание победы, которую сам Господь посылает мне вашими руками. Поле битвы он же назначит. К его справедливости ныне взываю, принося жалобу за мою обиду на вашу несправедливость и гордость.
И две крупных слезы скатились по его загорелым щекам. Между тем среди свиты раздались голоса рыцарей:
— Немцы отходят! Освобождают поле!
Герольды отошли и вскоре все увидали, как они едут в гору на огромных своих конях, сверкая на солнце шелками, надетыми поверх лат.
Польские войска в стройном боевом порядке выступили из леса и зарослей. В середине стоял так называемый "чельный" полк, состоящий из страшнейших рыцарей, за ним другие полки, пехота и наемники. Благодаря этому между полками образовались две длинные улицы, по которым носились Зин-драм из Машковиц и Витольд. Последний, без шлема, в блестящих латах, похож был на зловещую звезду или на пламя, несомое вихрем.
Рыцари набирали в грудь воздуха и крепче усаживались в седлах.
Битва вот-вот должна была завязаться.
Тем временем магистр смотрел на выходящие из лесу королевские войска.
Он долго смотрел на число их, на распростертые, точно у гигантской птицы, крылья, на колеблемые ветром знамена, и вдруг сердце его сжалось от какого-то неведомого, страшного чувства. Быть может, духовным взором он увидал горы трупов и реки крови. Он, не боящийся людей, убоялся, быть может, Бога, уже держащего там, в небесах, весы победы.
Впервые пришла ему мысль, какой страшный день наступил, и впервые почувствовал он, какую неизмеримую ответственность принял он на свои плечи.
И лицо его побледнело, губы стати дрожать, а из глаз покатились обильные слезы. Комтуры с удивлением поглядывали на своего вождя.
— Что с вами, государь? — спросил граф Венде.
— Вот уж, поистине, подходящее время для слез, — заметил жестокий Генрих, комтур члуховский.
А великий комтур, Куно Лихтенштейн, надул губы и сказал: