Мечта длиною в лето
Шрифт:
– Николай Петрович Румянцев. Дед вот этого мальчика Феди, – кивком подбородка он указал на внука, успевшего сбросить на ступеньки и рюкзак, и кроссовки.
– Баба Лена, – представилась старушка, – то есть Елена Ивановна. – И, видимо, чтобы объяснить свою любовь к рисованию, уточнила: – Малярша я. Бывшая. На Киришском домостроительном комбинате работала.
Острым кулачком баба Лена толкнула незапертую дверь. Из сеней пахнуло приятным холодком.
– Проходите.
Поймав Федькин взгляд на ведёрке с водой, баба Лена споро сунула ему в руки кружку, пальцем указав на ведро:
– Лей – не жалей.
Прозрачная вода нежно окатила горло студёной свежестью. Её хотелось пить без конца. С таким блаженством не сравнится ни спрайт, ни фанта, ни даже пепси-кола с её приторно-коричневой сладостью.
Хотя
Дверь в гостиную прикрывали занавески, между которыми проглядывались трюмо, раскладной диван, стол и широкий трёхстворчатый шкаф. Федин взгляд остановился на почерневшей иконе Спасителя. Точно такую же он видел в домике Петра Первого, когда с классом был на экскурсии. Другая стена была густо увешана репродукциями из детских журналов, с которых на Федьку таращились многочисленные Золушки, гномики и оленята.
– Спать будете здесь. – Баба Лена распахнула фанерную дверь в квадратную спаленку с двумя узкими койками и тумбочкой посередине.
– А вы? – не удержался от вопроса Фёдор.
– А я люблю спать там. – И хозяйка показала на уютную веранду, пристроенную к столовой. Обращаясь к деду, она подвела итог смотринам: – О цене сговоримся.
Не вникая в смысл дальнейшего разговора деда с бабой Леной, Федька цепким взглядом ощупывал каждый миллиметр дома, искал крюки на стенах, словно надеясь с ходу натолкнуться на следы таинственной рукописи.
На глаза не попался ни один, даже самый маленький, крючок, не говоря уже о рукописях, и Федька принялся размышлять, каким образом вычислить, у кого из деревенских старух хранится заветное сокровище.
«Мальчикам нужны приключения, неожиданности и сельская жизнь. Только тогда они вырастают настоящими мужчинами», – думал Николай Петрович Румянцев, слушая равномерное посапывание спящего внука.
Как только Федька, отводя глаза и краснея, стал заверять, что на свете не бывает более комфортабельного отдыха, чем в замечательной деревне Подболотье, дед сразу догадался, что мальчишка хитрит и рвётся на природу совсем не ради рыбалки и прогулок по лесу…
В приоткрытое окно один за другим влетали комары, надсадно звеня над ухом и отвлекая от мыслей. Хлопая наугад в направлении звука, Николай Иванович больно заехал себе по носу, но комариный писк не утих.
Рассудив, что уснуть не удастся, Николай Петрович спустил ноги с кровати, стараясь не скрипеть половицами, вышел на крыльцо и обомлел от огромного, казалось – в полнеба, медового диска луны, висящего над лесом.
Нет! Не напрасно он привёз сюда Федьку. Пусть парень посмотрит, какова она, настоящая Россия, без прикрас и удобств! Чистая, словно потаённый родник. Может, тогда он будет ценить истинное, родное, а не навязанное рекламой по телевизору. Да здесь и телевизора-то нет. И это благо. Мобильник и то брал с трудом, постоянно срывая звонок в глухое молчание.
Подболотье так легло Николаю Ивановичу на душу, что он позвонил сыну и с искренним восторгом рассказал ему, как чудно они с Федькой устроились и в какое живописное место попали.
– А ванна там есть? – взяв трубку, поинтересовалась невестка.
– Конечно, есть! – не кривя душой, заверил её Николай Иванович, помешав палкой в ржавой эмалированной ванне, в которую хозяйка собирала воду для полива.
Ночной ветерок неприятно задувал в лысину. Поискав глазами вокруг себя и не найдя никакой тряпки, Николай Петрович стянул майку и прикрыл голову, тотчас почувствовав, как на голую спину насело несносное комарьё. Пусть. Если перетерпеть первые укусы и не чесать, то комары перестают кусаться. Эту тайну открыл ему в армии друг-сибиряк. Здесь, конечно, не Сибирь, но лес глухой, а деревня уж и совсем пропащая. Всего жителей – шесть старух да таинственная дама за высоким забором.
– Сперва, по осени, нагнали рабочих, и они за пару месяцев дом отгрохали, – полушёпотом, словно боясь огласки, сообщила за вечерним чаем баба Лена, – а потом она и сама приехала. Кто – не знаем. Чёрная
Других обитателей Подболотья Елена Ивановна охарактеризовала одним словом – «возвращенки».
– Это как? – не сразу понял Николай Иванович странное определение.
– А так. По молодости уехали в город счастья искать. Помыкали горе, состарились да и возвратились в родимый край. Только уезжали павами, а возвернулись щипаными курами, не годными даже в суп. Вот видел у автолавки Валентину, здоровую такую? – Переждав утвердительный кивок, хозяйка продолжила: – Так вот. Валентина эта вышла замуж за местного парня, деревня-то наша тогда огромная была, молодёжи полно. Жить молодые здесь не захотели и вскоре после свадьбы подались в Новгород. Там Валькин муж сразу в гору пошёл. И пяти лет не прошло, как заделался главным инженером автобазы. А это знаешь какая должность была! Денежная да почётная. – Елена Ивановна подняла вверх большой палец. И продолжила: – Валентина в те годы как сыр в масле каталась: хрусталя накупила, сервизов. Веришь, каждую неделю к личному парикмахеру ходила, укладки делала. От нас, односельчан, морду за три квартала воротила, даже не здоровалась. Сынок у них с мужем народился, Славка. Крепкий такой мальчишечка, горластый. Это ещё Вальке гонору прибавило: мол, все вы – дураки, неудачники, а мы, Алексеевы, держим жизнь за хвост и не выпустим. Да только Боженька гордыньку быстро смиряет. Сперва Валька на работе проворовалась, мужу с трудом удалось скандал замять. Потом сын в школе одни двойки носить стал, а потом случилось и вовсе страшное – муж в аварию попал и так ноги переломал, что пришлось оформлять инвалидность. Вальке нет чтоб задуматься о жизни, покаяться. А она озлобилась, роптать начала. Вообще как мегера стала. Кому могла вредить от зависти – всем гадости делала. Так бы и жила в лютой ненависти, да муж умер, а буквально через месяц сын Славка привёл невестку и мать из квартиры выставил. Тут словно глаза у Валентины открылись. Неделю она у меня на руках ревмя ревела, а потом сюда, в родительский дом, наладилась. Первая была, кто вернулся. Сама дом ремонтировала, сама полы стелила и крышу латала. А затем и другим бабам принялась помогать, тем, кого сюда судьба привела. И мне она сарай колотила. Даром что женщина, а хваткая, умелая. У нас, деревенских, руки всякое ремесло помнят, что предками заложено.
В подтверждение своих слов старушка растопырила над столом заскорузлые пальцы с потрескавшейся на сгибах кожей, и Николаю Петровичу на миг стало стыдно за свои гладкие белые руки.
О своей жизни баба Лена поведала скупо:
– Сапожник без сапог. Всю жизнь людям дома строила, квартиры отделывала, а на старости лет осталась одна-одинёшенька и без угла – спасибо власти, которая наш ведомственный дом продала под торговый центр.
На крыльце становилось сыро от ночной росы, а покусанная комарами кожа немилосердно зудела и чесалась. И всё равно в деревне хорошо! Николай Петрович задержал взгляд на красавице луне, плавающей среди облаков, и так же тихо, как вышел на крыльцо, прокрался в спальню.
Интересно, какая история привела Федю в это Подболотье? У мальчишек свои тайны, но если взрослые относятся к детям с уважением, то скоро они становятся друзьями. А Николай Петрович очень хотел, чтоб внук ему доверял.
Проснувшись ближе к полудню и наскоро ополоснув лицо под пластмассовым красным рукомойником во дворе, Федька обнаружил странное свойство деревни: она существовала сама по себе, вне времени и пространства.
Огромный дымный город, в котором была его квартира, школа, одноклассники, Юлька и противный Ванька Павлищев, лежал где-то далеко, в другом мире, отдельном от росистого куста бузины под окном и заколоченного дома за соседским забором. А остановившееся на старых ходиках время абсолютно не имело значения. Какая разница – десять утра на дворе или одиннадцать. Главное, что взошло солнце, начался новый день, потом будет вечер, а за ним наступит ночь, наполненная снами и шорохами.