Мечта длиною в лето
Шрифт:
В родной деревне держали бы коровушек, козёнку завели, курочек да огород свой. Некогда дух перевести. Там, глядишь, и детушек бы Бог дал.
Не счесть, сколько лет Леонид от пьянства промаялся, а когда Советский Союз распался и Узбекистан стал отдельным государством, в одну из ночей Леонида убили. Кто знает, как он оказался на другом конце города, с какими дружками время коротал, но только нашли его на пустыре с проломленной головой. Никакого расследования не было, правда, дело для проформы завели.
Пожилой следователь с фамилией Плотников, дай Бог ему здоровья, глядя в дрожащее лицо Галины Романовны, посоветовал:
– Продавайте
А куда бежать, к кому? Голова седая, спина болит день и ночь, да и возраст уже… Не послушалась она следователя, осталась в своей квартире, рассудив, что кусок лепёшки всегда найдёт. Ох как она ошибалась! С работы выгнали, пенсию не платили, сбережений никаких нет.
А вскоре не то что куска лепёшки – воды в кране не стало, а на улицу к водопроводной колонке она и нос высунуть боялась. Местные националисты могли за один цвет глаз головой в сточной канаве утопить. Спасибо, помогала соседка Олма – давняя подруга. Она-то и не давала с голоду умереть. Но и Олма однажды ночью, когда все в доме спали, кошкой поскреблась в дверь и протянула Галине Романовне в руки пять долларов – всё, что у неё было.
– Уходи, Галя, немедленно. Больше я тебе ничем помочь не могу. Слышала я, как Рустамка с Темиром говорили, что не хотят русских в своём доме видеть. Уходи, Аллахом прошу.
Соседских парней Рустама и Темира Галина помнила ещё черноголовыми голопузыми малышами, вечно лазавшими по скамейкам под окнами и гонявшими кошек в подвале. Сколько раз она совала им конфеты в потные ладошки или помогала дотянуться до звонка на двери квартиры.
– Рустамка и Темирка? Нет!
Но заплаканные глаза Олмы говорили «да», и Галина Романовна, покидав в большую хозяйственную сумку столько вещей, сколько могла унести, ушла на вокзал, откуда ещё ходили поезда в Россию.
«Когда весна придёт, не знаю…» – напевала в поезде краснощёкая проводница, поившая беженку бесплатным чаем с сушками. Галина Романовна благодарила, пила чай и молчала, потому что знала: её весна больше не придёт никогда.
От горестных воспоминаний кусала костяшки пальцев, затыкая рвущийся из груди всхлип и понимая, что ушедшего не воротишь, а от прожитых лет только и осталось, что эта песня, которую так хорошо спел приезжий мальчишка. И подумала, что когда приедет Генка с автолавкой, надо будет купить конфет да угостить паренька, так сладко и горько разбередившего душу.
Стиснув зубы, Генка Голубев стоял напротив высокой ширококостной женщины, несмотря на жару, одетой в синий костюм из блестящей синтетики, и униженно молчал. Женщина была начальницей районной налоговой инспекции, а он – мелким предпринимателем. Настолько мелким, что, придя из армии, год мотался по стране, рубя дачи на заказ, чтобы заработать на старый грузовичок немецкого производства и кое-какие продукты для открытия автолавки.
Нет, конечно, он легко мог бы, как все его сверстники, осесть в городе, отказывая себе во всём, копить на жилплощадь, жениться и в конце концов превратиться в обыкновенного обывателя, живущего в своё удовольствие. Мог бы! Но как же тогда его старики, по десятку-другому в каждой деревне? В том, что они никому не нужны, он убедился, приехав домой в двухнедельный отпуск из мотострелковой части, где служил механиком-водителем танка Т-90.
Отца он не помнил, а мать жила здесь, в райцентре, лет десять назад получив от хлебозавода квартиру в хрущёвке.
Первые
– Гипертонический криз, – сказала молодая докторша, с сочувствием выписывая рецепт. – Буду договариваться насчёт госпитализации, а пока пришлю вам медсестру, она сделает курс уколов. Но вообще дело плохо. Советую готовиться к худшему.
Её слова словно огрели Генку пудовым обухом по голове: мать он любил. Других родных у Голубевых не было, поддержки ожидать не приходилось, и он, ночь прометавшись по крохотной квартирке, спозаранок побежал в церковь, перестроенную из клуба пивзавода. Пусть батюшка помолится у постели матери, чтобы она пошла на поправку. Что там попы делают в таких случаях? Шагнув за калитку и разглядев замок на двери церкви, Генка свернул к маленькому голубому домику, в одном окне которого горел свет.
– Да спит ещё отец Георгий, – сказала дородная тётка в платке, – дождись хоть семи утра.
– Некогда мне. Мать умирает. – Последнее слово далось ему с неимоверным трудом, наливая язык чугунной тяжестью.
Пока он неловко топтался на крыльце, поджидая батюшку, глаза то и дело заливало холодной слезой, а руки, державшие сигарету, дрожали словно в лихорадке.
Пытаясь прикурить, Генка вдруг упёрся взглядом в крест колокольни и дал себе слово, что если мать выживет, то он больше не будет ни пить, ни курить.
– Что у вас случилось?
Резко развернувшись, Генка встретил доброжелательный взгляд молодого батюшки, почти его ровесника. Сигарета в пальцах переломилась напополам. Не зная, куда её девать, Генка сунул раскрошенный табак себе в карман и шевельнул губами:
– Мама…
– Пойдёмте.
Мать в живых они уже не застали.
Отпев усопшую, отец Георгий крепко взял Генку за плечо и уверенно сказал:
– У Бога смерти нет.
– Нет, – машинально кивнул Генка, отупевший от боли и страха.
Он, взрослый парень, чувствовал себя жалким и потерянным щенком, которому хотелось одного: дрожа всем телом, забиться под кровать, прильнуть к поношенным маминым тапочкам и скулить. Тонко и безнадёжно.
В доме суетились соседки. Генка кого-то узнавал, кого-то видел впервые, кивал, здоровался, иногда вырываясь из пелены горя. На столе, прикрытая полотенцем, стояла сковородка с тушёной картошкой, которую ещё мама приготовила для него, и он не знал, куда девать эту картошку: он не мог её съесть и не мог выбросить. Опомнился он вечером, когда покойницу увезли и под окном загорелся фонарь, заливая светом помятую кровать матери со снятыми простынями и завешанное чёрным зеркало. В квартире установилась тишина, но по осторожным шагам на кухне Генка понял, что не один в доме.
Со стула он поднимался как немощный старик, опираясь руками на коленки и ища ногами опору. Но всё же преодолел слабость и вошёл в кухню. У окна стоял отец Георгий.
Не зная, как обратиться к священнику, Генка застыл, глядя в доброжелательное лицо:
– Вы?
– Я. – Батюшка развёл руками в стороны и предложил: – Геннадий, у меня к вам предложение. Через два дня я еду по деревням своего прихода. Поедем со мной?
В какую же деревню они приехали первой? Кажется, в Березайку. Да, точно, в Березайку, где рядком вдоль дороги стояло двенадцать жилых домов, в которых жили одни старики и старухи. Нет. Не так. Старухи и три старика. Жигулёнок отца Георгия едва устоял под напором сельчан.