Мечта длиною в лето
Шрифт:
«Может, спеть?» – блеснула вдруг в Федькином мозгу странная идея, и он тихонько, будто бы про себя, завёл песню из фильма «Весна на Заречной улице», которую взрослые всегда затягивали за праздничным столом. «Когда весна придёт, не знаю…»
Сначала он пел полушёпотом, стесняясь звука своего голоса, но мелодия лилась так светло и легко, что мальчик забылся и запел в полный голос.
Оказалось, что петь в деревне – это совсем не то, что на уроке пения, когда на тебя с иронией смотрят одноклассники, а красавица Ирка осуждающе шипит:
– Ты бы помолчал, Хомяк, а то другим
Петь в деревне для одинокой старушки, нахохлившейся на скамейке под кустом, – это всё равно что поливать любимый кактус на подоконнике, глядя, как он жадно впитывает воду и начинает сверкать длинными жёлтыми иголками, собираясь зацвести.
…На свете много улиц славных,Но не сменяю адрес я.В моей судьбе ты стала главной,Родная улица моя! —с чувством допел Федька последние слова, перевёл глаза на Бирючиху и увидел, что она сидит не шелохнувшись в той же позе, а по выдубленным годами щекам катятся крупные слёзы.
Если бы она пошевелилась или посмотрела на него, Федька, наверное, придумал бы, как завязать разговор. Но Бирючиха не двигалась, безучастно глядя в пространство перед собой, и мальчик, стараясь не спугнуть её думы, слегка прихрамывая, побрёл к дому бабы Лены.
Если бы Галина Романовна Щеглова по прозвищу Бирючиха могла вымолвить хоть слово, она обязательно сказала бы приезжему мальчишке, что своей песней он превратил её душу в лёгкое, невесомое облачко, которое сейчас улетело в далёкое прошлое.
Но парнишка убежал, а она так и осталась сидеть на том самом месте, и даже на той самой скамейке, на которой весёлый кудлатый парень Лёнька из соседней деревни Моховое пятьдесят лет назад сказал:
– Пойдём, Галка, в сельсовет распишемся. А в субботу свадебку отгрохаем.
– Это ты мне?
От неожиданных Лёнькиных слов она так опешила, что слова во рту превратились в вязкую кашу. Она всегда знала, что некрасива и неловка.
– Как колода. И в кого ты такая удалась? – говорила ей мать, тяготившаяся последним, четвёртым ребёнком. Галка не роптала и не возражала, понимая, что мать ожесточилась не от злобы, а от забот. Нешто легко вдове детей поднимать? Да ещё без мужниной пенсии.
Тем бабам, кому пришла похоронка с записью «пал в бою» или «умер от ран», начислялась пенсия по потере кормильца, а тем, чей муж пропал без вести при невыясненных обстоятельствах, ничего не полагалось.
Если б не бурёнка Мошка, пришлось бы милостыню просить. Да и с коровушкой из еды – хлебушек и затируха на молоке, иной раз творожок. С чего красивой вырасти? Не с чего.
На свадьбе Галина сидела торжественно-притихшая, с гордостью поглядывая на разряженных подруг. Смотрите, девки, и на моей улице праздник! Вот тогда, глядя в глаза невесте, Лёнька и рванул мехи трёхрядки, затянув песню из только что вышедшего кинофильма «Весна на Заречной улице». Ах, как она тогда подпевала мужу, застенчиво прячась за фату, сооружённую из тюлевой занавески!
В день её свадьбы с кустов облетала сирень,
Толстостенные гранёные стопки глухо звякали за здоровье молодых, бабы кричали «горько», а мужики вели обстоятельные беседы.
Деревня тогда кипела народом. В каждом дворе жила молодёжь, гудела пилорама леспромхоза, работала средняя школа, реял белый флаг с красным крестом над медпунктом с симпатичной кудрявой фельдшерицей Наташей.
Гордостью Подболотья был клуб, стоявший на пригорке среди редких сосенок. Завклубом в сельсовете назначили Таисию – заводную девку из местных – и не прогадали. Каких только мероприятий она не выдумывала! Один раз учителя местной школы даже ставили спектакль «Гроза», где главную роль Катерины играла десятиклассница Надька Кулик. В выходные устраивали танцы под патефон, а дважды в неделю показывали кино. Хорошая была жизнь, хоть и небогатая… И зачем только они с мужем уехали из деревни?
Лёнькина мать тогда плакала, не пускала:
– Куда поедете? Ни кола у вас в городе, ни двора! Всем вы там чужие. Надо жить там, где Господь уродил и к месту приспособил. Помяните моё слово – захотите вернуться, да будет некуда. Умрёт деревня без народа.
Права, во всём права оказалась свекровь. И в городе они не прижились, и в деревню не вернулись, да и возвращаться вскоре стало некуда. За десять лет деревня почти полностью опустела.
Сначала молодёжь на целину потянулась – там правительство золотые горы обещало. Потом недалеко, в Киришах, стали строить огромный комбинат и новый город. А кому охота в избах сидеть да воду из реки таскать, если через несколько лет можно поселиться в собственных хоромах с горячей водой из крана и по вечерам вместо того, чтобы доить корову, пить чай у телевизора? Никому.
Вот и они с Леонидом чемоданы собрали да рванули в Кириши на нефтекомбинат. Лёнька бульдозеристом устроился, ну а она пошла работать бетонщицей. Там услышали про ташкентское землетрясение и про то, что набирают людей на стройку восстанавливать разрушенный Ташкент.
Лицо Галины Романовны отяжелело под грузом воспоминаний, а плечи сразу заныли, словно от тяжёлой работы. Ох и поворочали её рученьки лопатой серое месиво! Другая бы баба не выдюжила неженской работы, но она оказалась крепкого закала.
Через пять лет им с мужем, как передовикам производства, выделили однокомнатную квартиру в панельном доме на окраине Ташкента. Комнатка и кухонька. Куда ни глянь в окно, одинаковые стены, жара да пыль столбом. Деревья чахлые, Божьего храма и в помине нет. Не к чему душе прилепиться, только и есть в жизни что работа да телевизор.
Не выдержал городской тоски Леонид – начал выпивать. Что только она, Галина, не делала, чтоб мужа от зелья отворотить: и к бабкам ходила, и на коленях перед ним стояла, и зарплату отбирала – ничего не помогло.