Мечты прекрасных дам
Шрифт:
Это восстание не могло не отразиться, и очень существенно, на жизни Гонконга. Десятки тысяч беженцев переправлялись через реку Сянцзян в поисках убежища в Колонию, которая и сама только-только оправилась после последствий первой английской войны, затеянной англичанами из-за запрета ввозить в Китай опиум.
По мере того как небольшие ручейки беженцев превращались в реки, кои привели к настоящему половодью, новая волна иммигрантов хлынула сюда, спасаясь от неминуемой голодной смерти. Эти толпы грозили на целое столетие погубить надежды Гонконга.
Хитрые инвесторы Гонконга и Макао, потеряв свои доходы после первой опиумной войны, хватали беженцев тут же у переправы
Сопротивляться этим работорговцам было просто невозможно; специальная полиция Гонконга пресекала всяческое сопротивление побоями. Крупные компании, появившиеся за годы существования Колонии и намеревавшиеся превратить ее в край богатых торговцев и купцов, теперь направили всю свою энергию на торговлю чужим горем и унижением, этот «бизнес» вскоре приобрел колоссальные масштабы.
Рабочая сила требовалась Аргентине, которая строила новые железные дороги. Калифорния процветала – за счет притока нового, баснословно дешевого труда иммигрантов – они работали за горсточку риса в день, до полного изнеможения. На американской земле появились целые кварталы китайских лачуг, в которых селились полуголодные и сильно ослабевшие после океанских штормов люди. К тому же сотни этих суденышек тонули буквально у самой гонконгской бухты, тонули вместе со своими несчастными пассажирами, запертыми внизу или прикованными цепями в трюме.
На кораблях с рабами, естественно, начались бунты, и за границу начали посылать сотни громил, чтобы те усмиряли китайцев. В прибрежных водах Гонконга плавало множество трупов тех, кто предпочел смерть рабству.
В Макао тоже процветала работорговля. Причем происходило все это во время правления сэра Джорджа Бонэма, которое осталось в анналах истории как весьма благополучное.
Яснее ясного, что и военные, и сам губернатор, и многочисленные частные компании наживались на всем этом активнейшим образом. И во всех этих предприятиях – как легальных, так и не очень, – среди первых значилась компания «Смит и Уэдденберн», главой которой теперь стал муж Милли Джеймс.
– Только не говори мне, что я дала имя этой отвратительной компании, – возмущенно заявила Милли.
– Эта отвратительная компания, как ты любезно выразилась, была задумана и создана твоим отцом задолго до того как я вошел в нее, – ответил Джеймс. – И очень прошу тебя ограничиться домашними обязанностями и не вмешиваться в мои дела.
Джеймс и Милли при ярком свете луны прохаживались по парковым аллеям «Английского особняка». Звездная ночь приветствовала начало спора, которому суждено было тянуться очень долго и стать весьма ожесточенным. Не прошло и месяца со дня свадьбы, как главной темой их разговоров стала торговля желтыми рабами, которая велась буквально у Милли под носом.
17
Чтобы попасть в спальню Милли, необходимо было пройти через садовую веранду, выложенную плиткой. Поэтому тот, кто чутко спит, легко мог услышать приближение нежелательного посетителя.
– Это нехорошо, – сказала Мами. – Мистер Уэддерберн – твой муж, а хочешь ты, чтобы он приходил к тебе ночью, или не хочешь, меня это не касается.
– Но ведь он же меня получил! – возразила Милли. – А это значит, что он наложил лапу на приданое в два миллиона долларов. Думаю, что этого с него вполне хватит.
– Но ты ведь помнишь Библию, – сказала Мами, – а там говорится, что ты должна прилепиться к мужу, и только смерть вас разлучит. Ты же не можешь с этим не считаться.
– Он не вправе жаловаться, – сказала Милли. – Я его предупреждала!
– Ты, девочка, не боишься проклятия и ада! Каждую ночь я слышу, как этот бедняга шлепает к тебе по плиткам, да еще босиком. Наверное, все ноги себе разбил.
– Ничего, это его охладит, – сказала Милли, вновь принимаясь за шитье.
Было ясное солнечное утро, пели птицы, с моря дул легкий ветерок, распушив хвосты расположившихся на баньяновом дереве дроздов. Внизу, под садами «Английского особняка», простиралась широкая панорама – море в белых барашках, китайские горы, совершающие свое ежедневное омовение под лучами палящего сентябрьского солнца. Мами считала, что этот месяц – месяц влюбленных.
– Мами, – сказала Милли, – ты неисправимая мечтательница! – Она поднялась с шезлонга, зажмурилась от солнца и потянулась всем своим стройным тонким телом.
Бросив на нее взгляд, Мами отметила, что за несколько месяцев она из юной девушки превратилась в женщину.
– Тебе нравится это платье, Мами? – медленно и грациозно повернулась к ней Милли.
– Да, очень, но я уверена, что мистера Уэддерберна от него бросает в дрожь. У тебя что, нет жалости?
Милли опустила руки.
– Может быть, мы ненадолго забудем про мистера Уэддерберна?
Но Мами словно ее не слышала. Разомлев на солнышке, она продолжала:
– Я помню моего большого Растуса, когда я была такая, как ты. Поверь – он считал, что я, Мами, это лучшее, что у него в жизни было. Он часто говорил: «Мами Малумба, стой так и не шевелись, просто стой и улыбайся мне до конца моей жизни, а я буду улыбаться тебе в ответ. И уж пока вы улыбаетесь, может быть, ответите мне, что вы делаете сегодня вечером, миссис Малумба?» «Мистер Малумба, – отвечала я, – я не буду делать ничего, только спать, – у меня был тяжелый день. А вы, сэр, ложитесь Спать в своей хижине на другой стороне озера, и утром я пошлю вам воздушный поцелуй». «Но мы уже женаты целых три недели, девочка. Когда же я смогу придти к тебе?» «Только когда Мами тебе позволит, и ни на секунду раньше, – говорила я ему, – и не нужно из-за этого расстраиваться, потому что проповедник говорит: «Пост и воздержание укрепляют душу». «Но я же не говорю о своей душе, – отвечает он. – Я всю ночь хожу по этой веранде, как часовой на посту, и еще ни разу не видел свою супругу обнаженной…» «Значит, тебе не везет, но, как говорил проповедник Сэм, – сказала я, – женитьба – это вовсе не значит ласкаться-миловаться, для здоровья мужчины полезнее, если он немного подождет». «Это действительно так? – спросил Растус. – Могу поспорить, что этот парень, что придумал эти правила, сам не очень-то любит терять время».
Милли невольно посмеивалась, с довольным видом раскачиваясь на кресле.
– Так ты в конце концов впустила его? – спросила она.
– Ну да, – ответила Мами. – После того, как прошел срок искупления за грехи холостяцкой жизни, как сказал проповедник. У него тоже была очень тяжелая походка, как у твоего бедняги, я просто никогда в жизни не видела таких огромных и плоских ног, как у Растуса Малумбы. Каждую ночь он бродил взад-вперед по плитам этой веранды, и от этого у него получилось плоскостопие.