Мечты прекрасных дам
Шрифт:
Том лежит в могиле, с горечью подумала она, а что случилось с Эли? Уже больше года прошло с тех пор, как они расстались на празднике в честь Там Кунга. С тех пор там много всего произошло.
Ее мысли прервал голос Мами:
– Лучше бы тебе знать всю правду – твой папочка был не лучше других. А другие – вот вроде этого дьявольского отродья твоего Уэддерберна.
Кораблик причалил к пристани острова Грин, раздалась команда бросить швартовы, затем спустили трап, и они оказались на берегу. Почти сразу же они увидели «Домик Отдыха» – небольшой, но необыкновенно роскошный особнячок с черепичной крышей, со смотрящими вверх уголками – на манер пагоды, с фронтоном, украшенным золотыми драконами. К входной двери вели мраморные ступени.
Пройдя по великолепному сине-золотому ковру, они оказались в чудесной комнате с расписанным масляными красками в классическом стиле потолком. Над стенами, украшенными бесценными итальянскими фризами, парили фавны и обнаженные нимфы. Пол был выложен мраморными плитами, а украшенные замысловатыми эмалевыми узорами двери вели в другие комнаты. Все было чрезвычайно богато и роскошно.
– И это называется домиком? – спросила Милли.
– Некоторые называют его павильоном, – сказала Мами. – Может быть, тебе он и понравится, но мой Растус терпеть его не мог. Он три года проработал здесь управляющим, было у него шесть человек прислуги – от мальчиков на побегушках до самого дорогого в городе повара. Но твой отец наезжал сюда изредка – по воскресеньям.
– Со своими красотками?
– Ты быстро соображаешь! Но на всяких светских приемах тебе будет лучше помалкивать об этом.
– А ты? Ты часто сюда приезжала?
– Только по выходным, навестить Растуса. После его смерти я здесь второй раз.
В дверях появился тщедушный человечек. Мами обратилась к нему на кантонском диалекте, после чего тот исчез, но вскоре вернулся, неся в руках зажженный фонарь.
– Это мистер Сунг, домоправитель, – пояснила она. – Всю свою жизнь занимается только тем, что гоняет бродячих собак – вроде этих проныр из таможни. – Она тронула Милли за локоть. – Иди за мной, и я покажу тебе кое-что – у тебя просто волосы встанут дыбом. – Она что-то вскрикнула по-китайски и дала Милли ключ. – А теперь спустимся в подвал, – сказала Мами.
Пройдя по каменной винтовой лестнице, они оказались у массивной, обитой железом двери. При свете фонаря Милли увидела комнату, наполненную огромными бочками, аккуратно расставленными вдоль стен, – примерно по сотне бочек в каждом ряду, – ряду, – огромного помещения, противоположная стена которого терялась во мраке.
– Опиум! – сказала Мами, поднимая фонарь повыше.
– Опиум?
– Говорят, что война закончилась, и торговля прекратилась. Но каждую ночь приходит груз – из Индии на остров Грин. Корабль становится на якорь в бухте, затем все это грузится сюда. Здесь и хранится.
Мами показала в противоположный конец помещения, заставленного бочками.
– Вон там есть дверь, которая ведет прямо к причалу. Они доставляют это туда, перегружают и расставляют в противоположном конце. Самые богатые денежные мешки Гонконга считают, что они неплохо нажились на торговле опиумом, но им до этого далеко.
– О Господи, – прошептала Милли.
– Лучше, чтобы ты обо всем этом знала, – сказала Мами. – Нет предела подлости твоего мужа.
– И что же мне теперь делать?
Мами пожала плечами.
– Мой Растус хотел прекратить это дело – и оказался в могиле.
– Что? – вытаращила глаза Милли.
– Они его убили. Я предупреждаю тебя, девочка моя. Кто-то намекнул таможенному чиновнику, который совершал здесь проверку, а утром нашли два трупа: один – таможенника, а второй был мой Растус. Они говорят, что он умер от лихорадки, но я-то знаю правду. С этими парнями шутки плохи.
– И ты хочешь, чтобы я на все это закрыла глаза? Они же используют мои деньги!
– А что ты предлагаешь?
– Сообщить обо всем губернатору! Мами лишь усмехнулась.
– Но почему нет? – удивилась Милли. Разве здесь уже не действуют законы?
– Лапонька, – сказала Мами. – Я, конечно, не могу знать наверняка, но думаю, что он сам по уши во всем этом. Это же Гонконг, это тебе не школа в доброй старой Англии. Как только они поймут, что ты собираешься сделать, тебе перережут горло.
– И что же мне делать?
– Ничего. Сиди дома и наблюдай, как растет состояние компании «Смит и Уэддерберн». Ради себя самой. И помни: мой Растус попытался что-то сделать – и в награду получил порцию яда.
– Яда?
– Это здесь обычное дело, малышка. Немного насыпать в булочку или накапать в рот, пока человек спит. Мышьяк – в Китае пользуются этим средством уже тысячи поколений.
– Наверное, опасно было все это мне показывать?
Мами кивнула.
– Так зачем же ты это сделала?
– Из-за своего Растуса. Ты, девочка, должна сама для себя все решить, поскольку ты, я думаю, единственный порядочный человек среди тех, кто за последние сто лет приехал сюда. И хоть ты хрупкая, как былинка, а не побоишься разгрести всю эту помойку.
– Ты ошибаешься, – ответила Милли. – Я совсем не такая смелая, как Растус.
– Посмотрим, – ответила Мами. – Опиум – это еще не самое страшное. А вот слышала ты что-нибудь о торговле желтыми рабами?
– Вообще о работорговле слышала, но про «желтых рабов» – ничего.
– Скоро услышишь, – сказала Мами. – А теперь пошли наверх, не то эта старая лиса Сунг догадается, что мы что-то замышляем.
21
Ночная тишина и полная луна, светившая сквозь окно, оказывали на Милли свое обычное гипнотическое влияние. Она лежала на огромной как океан кровати в комнате, увешанной гобеленами, и смотрела на разукрашенный потолок. Со всех сторон в лунном свете мерцали бесценные вазы; статуэтки, изображающие древние азиатские ритуалы, стояли в нелепых и иногда очень фривольных позах. Милли подумала, что если бы отец увидел ее лежащей на этом матрасе, на котором он одерживал свои многочисленные победы, то инфаркт случился бы с ним гораздо раньше. Ну как могли сочетаться в одном человеке английский аристократ и грязный стяжатель и развратник?
Птицы не пели, и ее это удивило, поскольку ее сад в Гонконге был наполнен птичьими голосами. Эта тишина, которую нарушал лишь отдаленный шум прибоя, притупляла чувства Милли. Ей казалось, что лунный свет заключает ее в свои холодные объятия, так что она тоже стала как бы частью этого застывшего безмолвного мира.
Она уже совсем было заснула, но тут вдруг что-то заставило ее подняться и, накинув халат прямо на голое тело, выйти через застекленные двери на террасу.
Все казалось белым, все тени были смыты лунным сиянием; Милли стояла среди побегов вьюнков, закрывающих большую часть террасы. И вдруг воспоминания из далекого прошлого с печальной нежностью тронули ее сердце, как забытая чудная мелодия. И среди зелени вьющихся растений мелькнуло дорогое лицо – лицо Тома Эллери.