Медальон
Шрифт:
Внезапно главный врач склонился над Ванькой и, взяв в руки блеснувший медальончик, висевший на груди парня, расстегнул его.
– А это еще что такое? – он с изумлением рассматривал два довоенных снимка, вмонтированных в обе стороны створок. – Мать, наверное, – неуверенно протянул врач. – А почему две фотографии?
Неожиданно паренёк широко распахнул единственный глаз и, обведя присутствовавших безумным взглядом, вцепился в руку доктора.
– Не трожь! – с яростным сипением выдавил он. – Это моё!
– Успокойся, голубчик! – доктор с немалым трудом разжал Ванькины побелевшие пальцы и отступил на шаг. – Конечно, твоё. Успокойся! – с
– В операционную его, – бросил главный врач сопровождавшей его свите и, читая на ходу местами смятый, с присохшими травинками листок бумаги, важно именуемый «сопроводительными документами», первым шагнул за дверь.
***
Иван Матвеевич резко дёрнулся и, проведя рукой по столешнице прикроватной тумбочки, облегченно вздохнул. Шкатулка стояла на месте. Старик поднял крышку ларца и, нашарив в ней медальон, поднёс его к единственному глазу. Золотистая краска по корпусу кулончика, который был изготовлен в виде сердечка, стёрлась, и при свете уличных фонарей медальон светился тускло и успокаивающе.
– Где же ты, лейтенант Егор Горелов? – с болью в голосе, в который раз спросил себя Иван Матвеевич. – Жив ли? – он хрипло выдохнул и, положив незатейливый кулон на место, снова задумался.
Прошло почти семьдесят лет с того дня памятного дня, а в ушах до сих пор слышится хриплый и обнадеживающий шепот лейтенанта:
– Возвращайся живым, Ванька!
– Я-то вернулся, а вот ты где? – горестно промолвил старик, обращаясь к полутемному углу комнаты. – Что же произошло в ту ночь? – тягостно размышлял он и незаметно провалился в обволакивающую дремоту. А ещё он явственно услышал надтреснутый и глухой голос старшей сестры Катерины, которая рассказывала ему о далёком, довоенном детстве.
Матвей Петров, будущий отец главного героя моего повествования, в изнеможении обхватив голову руками, сидел на колченогой табуретке и измученными глазами смотрел на обшарапанную дверь в чистую половину избы, где уже четвертый час рожала его жена.
«Лучше бы я сам родил! – он прислушивался к приглушенным стонам и невнятным выкрикам, доносившимся из-за стены. – Что же как долго-то?».
– Па-ап, – послышался тоненький детский голос. – А что это мамка так кричит? Ей больно, да? – Матвей поднял голову и затуманенным взглядом уставился на старшую дочку, которая сидела на печке и испуганно смотрела на отца.
– Больно, Катюха, больно! – Матвей поднялся с табуретки. – А ты что не спишь, дочка?
– Так и Манька не спит, и Верка проснулась, – старшенькая Катерина, которой летом исполнилось десять лет, отдернула застиранную занавеску и показала отцу двух младших сестренок с взлохмаченными, белокурыми головенками, которые непонимающе таращили сонные глазёнки.
Неожиданно стоны за стеной прекратились, и сразу же послышался истошный детский крик. Дверь потихоньку отворилась, и на пороге появилась бабка Авдотья, местная повитуха и травница.
– Отмаялась, убогая! – возвестила она и вытерла уставшее, но довольное лицо. – Опросталась. С парнём тебя, Матвейка! А то заладили, девки да девки!
– А можно мне к Валюхе? – Матвей стремительно подошёл вплотную к старухе, но та встала на его пути непреодолимой стеной, растопырив для убедительности руки.
– И думать не смей! – приглушённо рыкнула она. – Пущай отдохнёт сердечная, да и малец покуда успокоился. Эх, и даст он вам жару! – посетовала она. – Горластый – страсть! Быть ему начальником, а то и выше – командиром! Как пацанёнка-то назовете?
– Ванькой! – лучисто улыбаясь, прошептал счастливый отец. – Иванушкой!
– Ну, оформляйте в сельском совете метрику, да в добрый путь! – напутствовала повитуха и, накинув старенький, местами порванный полушубок, вышла.
А случилось это событие в небольшой деревушке с простым и исконно русским названием Петровка двенадцатого января тысяча девятьсот тридцатого года.
Забот и хлопот сразу прибавилось. Так оно и понятно – три девчонки, да теперь ещё и парень, радость и гордость счастливых родителей. Матвей, отец немногочисленного по деревенским меркам семейства, трудился в колхозе агрономом и пропадал на полях, а мать, Валентину, совсем недавно назначили заведовать колхозным птичником, который поглощал всё свободное время. Лишь глубокой ночью, на цыпочках, держа перед собой керосиновую лампу, Валентина заходила в закуток, где спали её девочки и, подойдя к люльке сына, заботливо и нежно поправляла сбившееся на сторону лоскутное одеяло. Да ранним утром, наспех попив чайку, она заскакивала в спаленку, пахнувшую неповторимым запахом младенческого тела, чтобы чмокнуть последышка в пухлую, тёплую щёчку.
Поэтому все заботы по дому и взращиванию младшего братика свалились на десятилетнюю Катерину. А были еще две сестрички – средняя Марья, вредная и белобрысая девчушка семи лет и совсем маленькая Верка, которой едва исполнилось четыре годика.
А время продолжало свой неумолимый и безжалостный отсчет. Прошел год, затем миновал второй, третий… Прошло пять лет. Подрастали сестры, а вместе с ними незаметно рос и маленький Ванюшка, крепкие ножки которого уже по достижению года бойко и уверенно топали по дому. Дружное семейство Петровых приобрело ласковую и покладистую корову ведёрницу Зорьку, уход за которой лёг на плечи уже подросшей Маши, а присмотр за вездесущими и любопытными курицами был поручен младшей Верке.. А Ванюшка? За ним, за домом, да и за всем хозяйством строго и неусыпно следила старшая и строгая сестра Катерина, которую хулиганистый Ванька совсем не боялся… Даже хворостины, с которой она разыскивала братика! А Катьку? Он любил и обожал сестру естественной и взаимной любовью, на которую было способно его маленькое сердечко.
– Ванька! Ванюшка, озорник ты этакий! – нарочито строго кричала Катерина и, для пущей острастки взяв хворостину (она всегда так делала), отправлялась на поиски младшего брата, хотя прекрасно знала, где прячется её любимый братик. – Вот, я тебе задам! – она бродила по двору, постепенно приближаясь к забору, туда, где в зарослях лопуха всегда прятался Ванька. – Пойдём, я тебе каши сварила! Манной! И масла положила много, как ты любишь! – сестра подходила всё ближе, а когда лист лопуха отодвигался перед самым Ванькиным лицом, мальчуган вскакивал и с торжествующим визгом, заливаясь весёлым смехом, бежал к воротам.
– Ах ты, озорник! – Катерина по обыкновению перехватывала его перед самой калиткой и, бережно прижимая к себе худенькое тело младшего брата, несла домой.
– Вот поеду в райцентр и куплю тебе на рынке пять самых больших петушков на палочке, – приговаривала она, умывая его мордашку из медного рукомойника. – Если не будешь баловать! – Катерина вытирала Ванькино, уже с утра чумазое личико и усаживала брата за стол.
– Врешь ты, Катька! – уверенно заявлял карапуз, подтягивая ближе к себе тарелку с кашей. – Ты всегда говоришь, что привезёшь пять штук, а даешь по одному!