Мединститут
Шрифт:
–Да ну, грыжа – скучно. Я на грыжах уже столько отстоял, что и сам бы мог сделать. Слушай, Булгаков, ну давай, я вместо тебя помоюсь. Тебе что, жалко? – нажал Агеев. – Один раз! Что, ты даже один раз с Ломоносовым сходить не дашь?
–Не дам. Жалко. Х… тебе во всю морду, – отрезал Антон. Он тоже не церемонился с выражениями. Открытое и располагающее лицо его неприятно замкнулось.
–Ну и гавно же ты после этого.
–Агеев, ты отлично знаешь, что я не гавно, – усмехнулся Булгаков. –Такие просьбы… Может, тебе вон, «Крупскую» снять и потрахать привести? – он кивнул на Берестову. Винниченко, отвернувшись, переключилась на соседей с другой стороны стола,
– А что? Запросто! Хиругия, Агеев – это конкуренция. Я себе сэнсея нашёл? И ты ищи. Думаешь, Ломоносов меня за красивые глаза на свои операции берёт? Я в клинике работаю с четвёртого курса! Знаешь, сколько мне пришлось ему глаза помозолить? А ты хочешь раз- раз, и к столу.
Студенты замолчали. Обе группы субординаторов шумели всё оживлённее. Отсутствие преподавателя мгновенно деморализует учащуюся массу. Самые «активные» уже рассматривали вопрос о совместном уходе с занятия и коллективном походе в кино на «Покаяние» – этот фильм, запрещённый фильм, только-только завезли в город, и он шёл в одном кинотеатре – «Космос», на самой окраине. Если Самарцев и будет потом «возбухать», посещение кинотеатра можно выдать за «культурное мероприятие» и получить его санкцию задним числом.
Доцент опаздывал уже на пятнадцать минут. Не принимали участия во всё более предполагаемом проекте только Надя с Серёжей Говоровым. Они уже обменялись общими новостями о том, кто где и как учится, куда собирается распределяться. Дальше неизбежно следовал разговор о личном. Оба испытывали трудности начать его. Говоров собирался жениться на Аньке Зайченко, девчонке из терапевтической группы. Свадьба была намечена на середину ноября. Надя замуж пока не собиралась. Хотя почти все её ближайшие подруги уже сделали этот шаг. И вообще, с самого сентября у неё никого не было. В последнее время из-за очень насыщенного графика занятий совсем не оставалось времени для личной жизни. Озвучить всё это было трудно, поэтому и юноша, и девушка уже минуты три сидели рядом и молчали.
Антон с Ваней тоже молчали. Студенческие времена взаимовыручки, времена, когда можно было «скатывать» друг у друга конспекты по общественным наукам, слушать подсказки на зачётах и братски делиться «шпорами», времена, когда просто нельзя было отказать товарищу, те времена, кажется, прошли или проходили. Не за горами была взрослая жизнь.
Булгаков посмотрел на часы, встревожился.
–Кстати, а где Сам? Его уже двадцать минут нет. А мне больную сейчас подавать…
Агеев кисло вздохнул, подпёр голову рукой, взъерошил волосы.
Ему очень хотелось оперировать.
– 7-
«Вообще-то работал я над рацпредложением не ради денег, зарплата у меня достаточная. Но если предложение признано полезным и за него положено вознаграждение, то почему нельзя его получить? Что, скажите, в этом безнравственного? Однако, порой приходится слышать- где же ваш стыд? Мы, дескать, сберегаем фонд заработной платы, потому и не выплачиваем лишнего! Человек попадает в неудобное положение: он вынужден выслушивать упрёки в том, что он работал… за деньги. Но ведь за деньги стыдно бездельничать, а не работать…»
(Советская пресса, октябрь 1986)
Аркадий Маркович и сам страдал от того, что задерживался.
Требовалось наблюдение «в динамике». А пока нужно было сдать анализы, сделать УЗИ, проконсультировать девочку у гинеколога. На анализы он написал направление на бланке со своей печатью, с зав.отделением гинекологии договорился по телефону. Тем более, что тот и сам знал отца, директора магазина «Мебель». А с УЗИ возникли проблемы, аппарат был пока единственный в городе, «выбитый» главврачом с огромным трудом, очереди кошмарные, так что пришлось лично идти в Отделение функциональной диагностики и просить Александра Абрамовича посмотреть его хороших знакомых.
После этого ещё нужно было зайти к Гаприндашвили и обсудить с ним проблему клинического ординатора Горевалова. Конечно, ничего ургентного, да и проблемы, собственно говоря, не существовало. Но таков уж был Самарцев – все деловые вопросы он предпочитал решать с утра, пока не «засосала текучка».
–Я по поводу Петра Егоровича, – объяснил он, садясь напротив.
Гиви Георгиевич хотел куда-то уходить. Он был уже одет в тесноватый ему хирургический костюм с короткими штанинами и в кожаные тапочки. На голове шефа 2-й хирургии была шапочка, заломившаяся верхушкой вправо и с такими длинными завязками, что становилось неловко за сестру- хозяйку, которая не могла достойно одеть зав.отделением. Впрочем, все советские хирурги были малочувствительны к внешнему облику, который был «вторичным». Вот моральный…
Гиви Георгиевич уже шёл в операционную, ему предстояла «полостная» – трёх или четырёхчасовая резекция желудка по Бильрот- два. Но доцент кафедры по положению считался выше заведующего. Так что тот сел на место и начал внимательно слушать Аркадия Марковича.
–Уже три месяца, как он учится в клинической ординатуре на базе вашего отделения. На кафедре мы к нему присмотрелись – доктор растущий, активный, перспективный. Мнение благоприятное. Вы, как заведующий, что скажете? – и Самарцев изучающе посмотрел на собеседника.
–Ну что я скажу? – шумно выдохнул Гаприндашвили и развёл в стороны жирные волосатые руки с короткими пальцами.– Пока работает нэплохо… старатэлный… больных ведёт- двэ палаты… замечаний нет.
–А как насчёт оперативной активности? – прищурился Самарцев.
–Оператывной активности? – удивился Гаприндашвили. – Странный вопрос, Аркадий Маркович. Он же толко-толко институт закончил.
–И что, в операционную даже не просится?
–Просытся! – оживился Гаприндашвили. – Ещё как просытся, чут не каждый дэнь. И нэ на ассистенцию, а опэрировать сам хочет. И грыжу ему давай, и аппендицит давай, и вены давай- всё делать хочет! За руки держать надо, как хочет, особенно, если из его палат кто-то идёт. Я ему объяснял восэмь раз, наверное, чтобы он кур тут не смешил, вёл больных потихоньку, а ходил на ассистенцию, со мной чтоб ходил, с Ломоносовым, с Пашковым, с Корниенко. И то не на большие полостные операции… Три- чэтыре года ему ассистировать, нэ мэнше. Никак нэ менше, – заведующий покачал головой и начал вставать, полагая, что у Самарцева всё.