Мединститут
Шрифт:
–Готово? Отлично. Что, так и будете там оба толкаться? Да брось ты эту простыню, Егорыч, стоишь с ней, точно в баню собрался. Брось вон на пол, санитарка подберёт, – командовал пожилой хирург коротко, очень энергично. – Антон, цапки. Хватай с кожей. А ты, Пётр, сюда иди, на мою сторону. Будешь помогать нам с Антоном Владимировичем.
–Виктор Иванович, ассистировать буду я, – избавившись от простыни, заявил Горевалов. – Как старший. Больная из моей палаты. А крючки пусть студент держит.
–Э, братцы, да вы тут прямо лбами дружка в дружку упёрлись, – усмехнулся хирург, пристраивая поудобнее наконечник
Ломоносов переглянулся с анестезиологом, сделал одно-единственное отчётливое движение скальпелем. Казалось, он совсем несильно коснулся им неподвижного тела, но по самой середине живота, во всю длину участка, огороженного простынями, моментально разверзлась длиннющая рана, из разошедшихся краёв которой обильно полилась кровь.
–Сушить, зажимы, коагулятор, – скомандовал хирург.– Пётр Егорыч! Не мешайся. Или бери крючки, или постой в сторонке.
Горевалов, вздёрнув голову, куда-то отошёл. Все- и хирурги, и анестезиолог, и сестра, и многочисленные студенты, обступившие стол, вздохнули облегчённо. Виктор Иванович, взгляд которого стал очень и очень внимательным, прицельно прижёг кровоточащие сосуды коагуляционным пинцетом, при помощи ассистента перевязал пару самых крупных капроновой нитью и приступил к рассечению белой линии, под которой находилась брюшина.
Булгаков развёл рану крючками. Действительно, теперь ясно было видно, сколь тучна больная- толщина слоя жировой клетчатки на животе местами доходила до восьми сантиметров. Белая линия, потрескивая, начала разрезаться, и все затаили дыхание.
–Так, ы что тут у нас?—раздался вдруг голос заведующего 2-й хирургией.
Гиви Георгиевич, весь в стерильном, накрыв обе руки стерильной салфеткой, приблизился. Студенты моментально раздались в стороны, дабы не коснуться хирурга.
–Начали уже? До бэлой линии дошли? Ви с кем, Виктор Иванович? Кто вам ассистирует?
Позади Гаприндашвили виднелся Горевалов, и стало ясно, что это он привёл сюда шефа. Конечно, никакая сила в мире не может заставить хирурга прервать операцию и отлучиться из-за стола, но как раз в данный момент в резекции желудка наступил вынужденный перерыв. Язва была обнаружена, и по внешнему виду напоминала малигнизированную, подозревался блюдцеобразный рак. Поэтому был взят кусочек дна язвы и отправлен на экспресс- цитологию. Если врач – лаборант подтвердит наличие клеточной атипичности, то придётся идти на тотальное удаление желудка как органа, если нет – объём ограничится классической резекцией 2\3 по Бильрот – два в модификации Гофмейстера- Финстерера. А пока вся бригада Гиви Георгиевича, он сам и два ассистента, «загорала», отойдя от стола и накрыв руки салфетками.
–Антон Владимирович, – буркнул Ломоносов, орудуя зубастыми «микуличами».
–А, Антон, нэ узнал тебя сразу, богатым будешь. А Петра Эгоровича почему не вызяли? Его больная.
–Как не взяли? – Ломоносов поднял голову.– Пётр Егорович, ты где? Без тебя нам тут совсем плохо. Давай-ка помогай. Бери у Антона крючки.
–Кырючки дайте Антону, а Пётр
Ситуация складывалась совсем нехорошая. Наблюдающие студенты отошли как можно дальше, анестезиолог с сестрой целиком ушли в наркоз и не обращали внимания на происходящее на «хирургической половине». Антон уже приготовился переходить на крючки и выключил электоотсос, которым сейчас работал.
–Гиви Георгиевич, ты это, – Ломоносов медленно отложил инструменты, разогнулся во весь рост и повернулся к заведующему, готовясь принять удар всей грудью. – Ты вот что. Мозги мне Гореваловым сейчас не сношай. Пусть узлы сначала вязать научится! Я ему место указал? Оно его не устраивает. Ну и пусть катится к ебени матери!
–Виктор, ты нэ прав…
–Гиви, я сейчас плюну и уйду из операционной…
–Товарищи! – раздалось со стороны молчавшего до сих пор анестезиолога.– Товарищи хирурги! Больная в наркозе, а вы свару затеяли!
–Всё, продолжаем, – оборвал Ломоносов, отворачиваясь и беря в руку диссектор. – Антон, держи «печёночный». И отсоси мне здесь, кровит, подлюка… А вы идите сейчас оба нах…й отсюда! Катя!! Анатомический пинцет и длинную лигатуру!!!
Гиви Георгиевич вздохнул и отошёл к своему столу – как раз принесли результаты биопсии. Горевалов демонстративно сорвал в таз перчатки и ушёл из операционной. Виктор Иванович ещё некоторое время что-то бормотал себе под нос, но вскоре успокоился, замолчал и целиком переключился на работу.
– 9-
«Администрирование, подмена сути проблемы субъективными указаниями- как это всё далеко от подлинной заботы от подлинной заботы о демократизации нашей жизни, о развитии инициативы масс, воспитания понимания массами того факта, что они-то и являются хозяевами этой жизни, могут и должны отвечать за состояние дел»
(Советская пресса, октябрь 1986)
После разговора в кабинете заведующего оба хирурга разошлись в разные стороны- Гаприндашвили в операционную, Самарцев – в учебную комнату, в которой в неизвестности томились студенты.
Аркадий Маркович шёл больничным коридором. Шёл ровным шагом, со всегдашним выражением сильно занятого человека, которому только текучка не позволяет решать самые сложные проблемы хирургии, и никто, раз увидев доцента Самарцева, не стал бы сомневаться в его способностях решить эти проблемы. Однозначность выражения несколько портила чуть заметная гримаса недовольства, слегка углубляющая тень в уголках губ. Самарцев досадовал.
Досадовал на себя, что не удержался в конце разговора с Гиви и смальчишествовал, заявив, что не верит в благополучный исход операции у огнестрела. Ну, выразил бы сомнение, осторожную недоверчивость- нет, в запальчивости чуть не брякнул классическое «этого не может быть, потому, что этого не может быть никогда». Да, после всех ломоносовских художеств на фоне разлитого перитонита, ничего хорошего быть не могло. Но прошли уже шестеро суток, шли седьмые, и все эти 144 часа имело место гладкое послеоперационное течение. Вот и стул, свидетельствующий о полном восстановлении моторики кишечника. Бред какой-то…