Медноголовый
Шрифт:
Генерала МакКлеллана, как и многих его подчинённых, свалила лихорадка болот Чикахомини, и он в своих апартаментах то обливался потом, то стучал зубами. Секретное Бюро расположилось в соседнем доме (генерал не любил далеко ходить за нужными сведениями).
— Мыслит генерал, тем не менее, ясно. — объявил Пинкертон, — И он согласился со мной, что тебе самое время возвращаться.
Тем, что осталось от кусочка бекона, он указал на Ната.
— О, Боже Всеблагий… — пробормотал Джеймс.
— Ты можешь отказаться, Нат. — сказал Пинкертон, — Если тебе это кажется опасным, вполне можешь.
Отправив остатки бекона в рот, Пинкертон подошёл к окну и взглянул на небо:
— Эх, для воздухоплавателей наших, жаль, ветрено больно. Давно я такой бури, как прошлой ночью, не видал. Выспался хоть?
— Да. — кивнул Натаниэль, скрывая охватившее его возбуждение.
Он уже начал подозревать, что генерал никогда не закончит список интересующих его вопросов, и вернуться в Ричмонд Натаниэлю не судьба, как и узреть вновь Салли или её отца. Старбак умирал от скуки и, если быть честным, больше всего на него наводило тоску общество брата. Джеймс был, без сомнения, добрейшей душой на белом свете, но сносно поддерживать беседу мог лишь на четыре темы: еда, семья, Господь и МакКлеллан. Когда Старбак шёл к северянам, он втайне побаивался, что при виде «Звёзд и полос» у него взыграет ретивое, но общение с Джеймсом надёжно подавляло любые позывы былого патриотизма.
К тому же он слишком привык рассматривать себя, как изгоя, и в армии южан за ним закрепилась слава северянина-отступника, сорвиголовы, не боящегося ни Бога, ни чёрта, а в войске федералов он всегда будет молодым массачусетцем, одним из многих, заложником надежд, возлагаемых на него семьёй. На Юге, думал Старбак, он сам решал, чего хочет, сам ограничивал свои амбиции, и воспринимали его соответственно, а на Севере он всегда будет только лишь «сыном Элиаля Старбака».
— Когда? — спросил Натаниэль Пинкертона коротко.
— Сегодня вечерком. Точнее скажу позже.
Пинкертон и Джеймс давно составили легенду, объяснявшую, где болтался Старбак после того, как исчез из Ричмонда. Согласно ей Натаниэль якобы предпринял поездку по южной оконечности Конфедерации для поправки расшатанного заключением здоровья, но задержался из-за непогоды и запаздывающих поездов. Ни Пинкертон, ни Джеймс не подозревали (к счастью), что Натаниэлю легенда не нужна. Всё, что ему от них требовалось, — это список вопросов к шпиону, который Старбак отдал бы д’Эмону, его могущественному ричмондскому покровителю.
— То, что генерал слёг, по крайней мере, позволило ему сосредоточиться на нашем деле. — довольно поведал Пинкертон, — Так что получай свои вопросы.
Он протянул Натаниэлю свёрток. Вопросы генерала к Адаму, так же, как и фальшивое донесение Адама перед тем, было зашито в клеёнку. Натаниэль принял свёрток и опустил в карман. Он носил старый синий мундир брата, висевший на нём складками, как на вешалке.
— Нам надо знать всё об обороне Ричмонда. — продолжал Пинкертон, — Дело идёт к полноценной осаде, Нат. Наши пушки против их укреплений, и ваш друг должен указать нам форты, которые слабее других.
Он посмотрел на Джеймса:
— Хлеб свежий, Джимми?
Джеймс, не слыша начальника, потрясённо уставился на страницу лежащего перед ним ричмондского «Экзаминера»:
— Надо же, а я и не знал…
— Джимми?
— Генри д’Эмон скончался. — сообщил в никуда Джеймс, — Надо же, а я и не знал…
— Кто-кто? — спросил Пинкертон.
— В возрасте восьмидесяти лет! Хороший возраст для дурного человека.
— Да кто он такой-то, Джимми?
— Генри д’Эмон. — повторил Джеймс так, словно имя всё объясняло, глядя на газетные строки, — Конец целой эпохи, не меньше. Пишут, что умер во сне. Ловкач из ловкачей был.
Натаниэль застыл, как громом поражённый. Умер Генри д’Эмон. Может, это был другой д’Эмон, не тот, что послал Натаниэля сюда? Однофамилец?
— А почему ловкач? — полюбопытствовал Пинкертон.
— Обман он возвёл в ранг искусства, и овладел этим искусством в полной мере. — с ноткой восхищения растолковал Джеймс. Как христианин он не одобрял д’Эмона, но как адвокат завидовал ему белой завистью, — Единственный, с кем Эндрю Джексон [13] отказался драться на дуэли. Вероятно, потому что к тому времени на счету д’Эмона уже имелось шесть убитых в поединках противников. Смертельно опасен, что с пистолетом, что со шпагой. Что в зале суда, кстати. Судья Шоу мне как-то рассказывал, что д’Эмон похвастал ему однажды, мол, в общей сложности послал на виселицу человек шесть, заведомо зная, что они невиновны. Шоу был шокирован, но д’Эмон только посмеялся. Дескать, дерево свободы поливают кровью, а разницы, чья это кровь: виновных или невиновных, нет.
13
Эндрю Джексон, 1767–1845, - южнокаролинец, седьмой президент США. Прим. пер.
Джеймс покачал головой:
— Д’Эмон утверждал, что наполовину француз, а Шоу уверял, что он на самом деле был сыном Томаса Джефферсона [14] . Но я уверен, что это пустые сплетни. — спохватился он, — Людям нравится придумывать всякую чепуху. Что ж, теперь он предстал перед верховным судией. Джеффу Дэвису будет его недоставать.
— Почему?
— Они были повязаны между собой, как воры. Д’Эмона молва называла серым кардиналом Дэвиса.
— Тогда возблагодарим Господа за то, что сукин сын остывает в своей постели. — весело произнёс Пинкертон, — Так что насчёт хлеба, Джимми? Свежий?
14
Томас Джефферсон, 1743–1826, - один из отцов-основателей, 3-й президент США. Прим. пер.
— Да, шеф. Очень свежий.
— Оттяпай мне горбушку, будь добр. И ножку куриную я, пожалуй, съем. — жуя, он повернулся к Натаниэлю, — Переправлять тебя будем через Джеймс-ривер. Пара часов прогулки до Питерсберга, а оттуда на север. Как, справишься?
— Уверен, сэр. — отрапортовал Старбак, дивясь тому, насколько бодро прозвучал ответ.
Потому что бодрости отнюдь не испытывал. Наоборот, голова его шла кругом, и тошнило от ужаса. Д’Эмон мёртв. И к кому в Ричмонде в таком случае Натаниэлю обратиться? Кто подтвердит, что Старбак не дезертир? Натаниэль вдруг отчаянно замотал головой. Ему нельзя возвращаться! Только д’Эмон знал, зачем Старбак перешёл линию фронта, следовательно, смерть седого делает Натаниэля дважды перевёртышем, дважды предателем. Без д’Эмона ему никогда не вернуться в Легион.
— Ты нервничаешь, Нат, — мягко констатировал Пинкертон, — Из-за возвращения, да? Волнуешься?
— Пройдёт, сэр.
— Не сомневаюсь в этом. Все мои лучшие агенты нервничают. Лишь дуралеи не чувствуют страха перед опасным дельцем вроде тайного похода на Юг.
Шотландец выпрямился и недоумённо прислушался. Где-то далеко громыхали пушки.
— Это канонада? — спросил Пинкертон, — Или опять гроза?
Он подошёл к окну и широко его распахнул. Пушечная пальба раскатисто гремела вдали, затихала и усиливалась, поддержанная новыми батареями.