Медные люди
Шрифт:
Данила смеется. Невеселым, икающим смехом. Очень неприятным.
* * *
— Хватит, Настя, хватит. Сорок лет я каменной пылью дышал, а с этого ведь не здоровеют. Никому наше с тобой искусство не нужно теперь. Оно ведь разовое, уникальное. А надо такое, чтоб можно было растиражировать да в каждый дом, на каждую полочку, чтоб в любой момент можно было включить и насладиться… Да еще — наслаждение теперь от переживания идет, а не от созерцания. Людям нужно о людях рассказывать, о чувствах людских. А то забыли уж, сами стали ровно каменные либо медные…
Жабрей
Настя греет коньяк в руках.
— Ну, Никита Прокопьич, ты прямо как столичный критик рассуждаешь…
— Так ведь Жабрей, — усмехается он, — поди, не меньше знает. Ты думаешь, я последние–то годы, как камень забросил, сам камнем сижу? Читал я много, думал не меньше, по заграницам опять же со старухой проездились… Да не по турпутевкам от родного профсоюза, а с умыслом — посмотреть, что в мире творится. Музеи, парки, биеннале, триеннале… Ну, и подлечились, конечно… В Швейцарии… Бажов! — опять оживляется он. — Бажов–то правду написал, только вот вопрос — что с этой правдой делать? Вот в чем вопрос–то: все возможно, больше того — все есть! Вдумайся, Настя — ВСЕ ЕСТЬ! Бери! Но за все надо платить, и никогда — деньгами… И сто лет назад находились людишки — шли к Хозяйке на поклон, и все у них было, только потом…
Замолкает. Настя подается вперед:
— Что потом, Прокопьич?
— Пропадали… — шепотом говорит он. Встряхивается:
— Ну, довольно о пустяках болтать. Завтра пойдешь со мной. На мурашей посмотришь — может, тебе и шкатулка без надобности станет. Выспись.
— Прокопьич, — уже в дверях спрашивает Настя, — а почему ты мне все это рассказал?
— Потом узнаешь, — машет он, — Жабрей спроста не чихнет… Иди, иди…
* * *
Уже вечер. Настя идет по главной улице и видит впереди темное здание столовой и темные фигуры возле нее. Одна фигура выше других и шатается, остальные пляшут вокруг. Настя приближается и слышит голоса — ломкие, сопливо–грубые голоса местной шпаны:
— Данила — говенный мастер… Невесту в унитазе утопил…
— Убью, — рычит Данила, шатаясь в сторону то одного обидчика, то другого.
— Убьешь… Говном закидаешь…
— Гаденыш…
Данила–таки достает одного кулаком. Остальные тут же набрасываются на него. Настя видит — бьют не шутя. Досками. Но и Данила не шутит — один из нападавших скорчился у забора, прижимая руки к животу. В кулаке у Данилы — искра.
— Прекратите, — негромко просит Настя. Ее слышат. Один из зачинщиков, ушедший в сторону, оборачивается, щерится на нее:
— А, Ма–асква…
Настя упирается взглядом в его майку, с тремя желтыми шестерками на зеленом. Он ухмыляется, шагает к ней — и останавливается. Смотрит Насте за спину. Там Полоз.
— Сереженька, уйми своих, — почти ласково просит он.
«Антихрист» коротко свистит, и шайка отлетает от Данилы, уже лежащего. Ни слова не говоря, нападавшие уходят.
Настя спешит к лежащему. Склоняется над ним. Тот открывает глаза… и улыбается. Что–то говорит.
— Что? — переспрашивает Настя.
Губы
— Та–ня…
* * *
— Насчет факсов я лукавил, конечно. Они бы тоже не помешали, только в вашем, Настенька, случае все и так предельно ясно.
— Да? Как хорошо! А то вот я как раз ничего не понимаю.
— А вы поглядите…
Полоз бросает на стол старую фотографию. Настя смотрит.
Выпускной класс, очевидно. У парней длинные волосы, огромные воротнички, широкие короткие галстуки. Девочки в каких–то неимоверных кофтах.
Она узнает Данилу. Он весело улыбается, обнимая за плечи… ее, Настю. Только волосы у нее темные. И платьица такого она никогда не носила. И…
— Смотрите, — говорит она, тыча пальцем в торчащую за спинами выпускников вывеску, — здесь такой школы нет.
— Естественно, это же свердловская школа. Классическая парочка, школьные голубки: Даня и Таня. Поэтому вы их и не знали. Зато его вы знать должны, — бросает на стол еще одну фотографию.
Угрюмый парень, смутно похожий на Данилу.
— Костя… Костя Зайцев, — признает Настя. — Он погиб прошлым летом, и с ним еще какая–то девушка была…
Начинает понимать.
— Угу, — кивает Полоз. — Вы думаете, что анекдоты сочиняются какими–то специальными людьми, которые за это деньги получают. На самом деле большинство анекдотов — просто случаи из жизни. Типичные, да. Слишком типичные.
* * *
Охотничья избушка. Через открытую дверь видно, как Костя с чем–то возится во дворе — не то мангал устанавливает, не то баню топит. По хозяйству, в общем. Таня, в джинсах и короткой маечке, качается в кресле, рассматривает какой–то альбом. Качает ее Данила.
— Смотри, Данила, — говорит Таня, глядя на него поверх очков в тоненькой оправе, — и здесь то же самое место указано.
— Легенды и мифы… — хмыкает Данила.
— Как насчет Шлимана, умник?
— Сравнила…
— Костик! — кричит Таня. — Костик!
Костя появляется в дверях.
— Ты как думаешь, найдем мы сокровища Медной горы? — жеманно интересуется она.
— Конечно, — бурчит Костя.
— Ма–ла–дец! Не то что братец твой… — Таня потягивается в кресле, заложив руки за голову, — зануда…
Данила целует ее руки. Костя пятится во двор, не поднимая глаз.
* * *
— Родителей–то Костя хоронил, — рассказывает Полоз. — Даниле некогда было, он все учился. Ну, пришел тогда ко мне Константин за помощью, я помог…
— Бескорыстно, конечно, — вставляет Настя.
— Милая, ну куда ты суешься? — вспыхивает Полоз. — Ты знаешь, как эти люди живут? Ты понятия не имеешь! Сидишь там у себя в Москве и думаешь, что бедными все только притворяются. Прибедняются. А у нас тут в Березовском людишки золото добывают и по году без зарплаты сидят — это как? Денег нет — кошелек купить?.. В общем, взял я у него кое–что, да подсказал, где в следующий раз искать… Он и решил сдуру, что все теперь про гору знает. Но главного он не знал. И про гору, и вообще. Главное же — не где взять, а как унести.