Медные люди
Шрифт:
* * *
— Хороша я, Костенька? — вертится Таня у зеркала. На ней старинное платье. Они в его избе. У распахнутого сундука. Костя молча кивает. Пропадает куда–то.
— Ты где? — пугается Таня, оглядываясь.
Костя вылезает из подвала с каким–то ларцом в руках.
— На–ка, померяй, — говорит он и протягивает ей ларец. Темно–зеленый. Большими пальцами открывает крышку, и нестерпимое сияние бьет оттуда.
— Костя… — шепчет пораженная Таня. — Это же…
— От матери осталось, — поясняет Костя, отворачиваясь. —
Усмехается. Странной, кривой усмешкой. Таня нерешительно протягивает руку и достает из шкатулки нитку бус…
* * *
— Никто не знает, что же тогда случилось в руднике. Может быть, Жабрей знает, да он не скажет.
Полоз закуривает. Следующую фразу произносит очень тихо:
— А про шкатулку… Настасья Егоровна… даже и Никита Прокопьич не знает… А Данила — знает…
* * *
— Таня! Костя! Татья–на!
Данила в горе. В заброшенном руднике. Темно, глухо, звуки гаснут тут же. Идти надо пригнувшись, почти ползком. Что–то шуршит под ногами, кто–то движется. Луч фонарика пляшет по камням, и странные отсветы от этих камней — будто Данила в брюхе огромной змеи, которая… тоже движется… навстречу ему…
Но вот впереди становится светлее, только не живым светом, не дневным — каким–то зеленым, вялым, рассеянным. Выше потолок, и уже видно шмыгающих под ногами ящерок.
Сначала Данила думает, что стены из шелка. Он даже рукой проводит по ним — хочет погладить. Но это не шелк, это камень. Малахит. Данила оказался внутри огромной малахитовой шкатулки. Затем он видит… человека. Смутно, расплывчато, как будто у него что–то с глазами. Он идет к нему, и тот идет навстречу. Протягивает руку — и ударяется костяшками о стену. Это тоже камень, только отшлифованный до зеркального блеска.
Сзади кто–то вздыхает. Краем глаза Данила успевает заметить, что это женщина.
Углы. Повороты. Снова вздох. И еще один. Снова мутное зеркало, только в нем уже не его отражение, а женщина в старинном платье, похожая на Татьяну. Она как будто что–то говорит, еле–еле можно разобрать: «Ты это ищешь?» — и показывает рукой вокруг себя. А вздохи все громче, они заглушают голос, они несутся со всех сторон, и уже понятно, что это за вздохи, и за очередным поворотом Данила видит Костю. И Таню. На шее у нее нитка бус. Больше на ней ничего нет.
* * *
— Ну, он, конечно, говорит, что не помнит, как оттуда выбрался, якобы надышался какой–то гадости под землей и чуть не сгинул. Очнулся уже снаружи. А Таню с Костей так и не нашли. Пытались по их следу идти — а там завал. Давай его разбирать — и вдруг такая вонь пошла, что кто послабее, в обморок попадали. Старики говорят — Хозяйка подшутила… Любит она такие шутки…
Данилу, конечно, потаскали по следователям, но трупов нет, а что Костя с Таней общий язык нашли — об этом многие болтали, да ведь языки к делу не пришьешь… Даня здесь остался. Сперва пил немеряно,
— Данила–мастер…
— Ага… Отлежится, небось… Не впервой…
* * *
Раннее утро. Настя ежится, сидя на поваленном дереве, потирает руки. Смутно возникает сзади фигура Жабрея. Подходит, пинает Настин рюкзак:
— Это зачем?
— Инструменты…
— Здесь оставь.
Лицо у Прокопьича мятое — видать, засиделся вчера. Потирает лоб, морщится, озирается:
— Спит … комариное царство…
Настя хлопает себя по лбу. Отнимает руку: в ладони лежит кровь. Густая, темная.
— Я про тех… — кивает Жабрей за спину.
Какое–то время идут молча. Затем Настя догоняет Жабрея, спрашивает из–за спины:
— Никита Прокопьич… А кто такой Полоз?
Сноровисто шагавший Жабрей встает как вкопанный, Настя налетает на него. Он оборачивается и шипит:
— Дура! Твою мать!
Оборачивается на все четыре стороны и гнусно матерится — с богохульством, в три этажа. Хватает Настю за отворот куртки, подтаскивает к себе:
— Хочешь, чтоб мы пропали? Нет? Тогда молчи, пока я не скажу…
* * *
Полоз голый лежит в постели. Квартира нам уже знакома. Минуту назад глаза его были закрыты. Сейчас он смотрит прямо перед собой — неподвижно, не мигая. Затем зрачки начинают шевелиться. У него странное зрение — он видит все вокруг себя. Линии сливаются, прямые углы становятся тупыми, окно в двух шагах кажется удаленным на десяток метров. Затем взгляд фокусируется на двери в кухню. Там кто–то есть.
— Кофе, — говорит Полоз.
— Что? — оттуда высовывается давешняя официантка в черном шелковом халате.
— Кофе мне сделай, пожалуйста. С кофемэйтом.
— С чем?
— Там такая баночка с белой наклейкой, в ней белый порошок. Насыпь его в чашку вместе с кофе и сахаром.
Девушка приносит кофе. Садится на постель и сообщает:
— Я не дура.
— Я знаю.
— Так и сказал бы, что хочешь сливок.
— Сказал бы я, чего хочу…
— Скажи.
Он наклоняет ее голову к себе и шепчет что–то на ухо. Она подмигивает. Высовывает удивительно длинный язык, исчезающий в чашке с кофе. Смотрит на него. Припадает к нему. Скользит по нему, и шелковый халат сползает с нее, словно змеиная кожа…
* * *
— Куда мы идем?
— В гости…
Жабрей смотрит в землю прямо перед собой. Иногда пригибается. Настя пытается проследить за его взглядом, но ничего не видит. Тогда он наклоняет ее голову к земле:
— Что?
— Ничего, Никита Прокопьич…
Он ждет.
— Муравьи.
— Мураши. Еще что видишь?
У муравьев поблескивают искорки на лапках.
— Что–то у меня с глазами в последнее время…
— Не с глазами, а с мозгами. И не в последнее время, а всегда было. Пошли…