Медведь и соловей
Шрифт:
Ради ее души и ради всех душ в этом глухом месте он вызовет в ней скромность. Она увидит, какая она, и испугается. Он спасет ее и спасет этим всех. Если не выйдет… Константин не следил за пальцами, рисовал, задумавшись над проблемой. А потом он очнулся и увидел, что изобразил.
На него смотрели дикие зеленые глаза, а он собирался сделать их нежными голубыми. Длинная вуаль могла легко быть на красно — черных волосах. Она словно смеялась над ним, застигнутая среди леса, вечно свободная. Константин закричал и отбросил доску. Она рухнула
* * *
Весна была мокрой и холодной. Ирина, любившая цветы, плакала, ведь подснежники не расцвели. Поля тонули в потоках странного дождя, неделями ничто не высыхало ни внутри, ни снаружи. Вася в отчаянии пыталась совать носки в печь, где огонь скрывался в углу. Она доставала их теплыми, но не сухими. Половина деревни кашляла, и она хмурилась, глядя на брата, пока он одевался.
— Хуже уже некуда, — сказал Алеша, глядя на свои чуть обгоревшие носки. Его глаза были красными, а голос хриплым. Он скривился, натянув на ноги теплую влажную шерсть.
— Да, — Вася надевала свои носки. — Я могла бы побольше приготовить, — она снова посмотрела на него. — На ужин будет горячее. Не умри до конца дождей, братишка.
— Не обещаю, сестренка, — мрачно сказал Алеша, кашляя. Он поправил шапку и вышел наружу.
Из — за дождя и влажности отец Константин делал краски и кисти на зимней кухне. Там было темнее и суше, чем в его комнате, хоть и шумно, под ногами путались собаки, дети и слабые козлята. Вася жалела из — за перемены. Он не говорил ней, хотя хвалил Ирину и часто давал указания Анне Ивановне. Но Вася ощущала на себе его взгляд. Пока она с Дуней готовила бедный хлеб и пряла, Вася все время ощущала взгляд священника.
«Лучше скажите о моей вине мне в лицо, батюшка».
Она пряталась в конюшне, сколько могла. В людном доме ей приходилось все время работать, пока Анна визжала или молилась. А еще там было молчание священника и его мрачный вид.
Вася никогда не говорила, куда ходила в январскую ночь. Ей порой казалось, что это ей приснилось: голос ветра, белая лошадь. Она старалась не говорить с домовым при священнике. Но Константин все равно смотрел на нее. Это настораживало, ведь, стоит ей накликать беду, он набросится. Но дни сливались, а священник молчал.
Наступил апрель, и Вася ходила на пастбище к Мыши, старой лошади Саши, что теперь была племенной кобылицей и родила семерых жеребят. Хоть и не молодая, кобылица была еще сильной и здоровой, ее мудрые глаза ничего не упускали. Самые ценные лошади — среди них и Мышь — провели зиму в конюшне и вышли на пастбище с остальными, как только первая трава показалась из — под снега. Из — за этого возникали споры, и у Мыши была рана в форме копыта на боку. Вася зашивала ее рану лучше, чем делала это с тканью. Алый порез уверенно уменьшался. Лошадь стояла, лишь подрагивая порой.
— Лето, лето, лето, — пела Вася. Солнце снова сияло тепло, и дождь перестал идти, дав ячменю шанс взойти. Вася измерила свой рост по лошади и поняла, что за зиму подросла. Не все могли быть маленькими, как Ирина.
Крохотная Ирина уже была красавицей. Вася старалась не думать об этом.
Мышь отвлекла ее от мыслей.
«Мы бы хотели одарить тебя», — сказала она, склонив голову к свежей траве.
Руки Васи замерли.
— Одарить?
«Ты носила нам хлеб зимой. Мы в твоем долгу».
— Вам? Но вазила…
«Это все мы вместе, — ответила кобылица. — Немного больше, но это мы».
— О, — Вася растерялась. — Ну, спасибо.
«Не благодари за траву, пока не съела ее, — фыркнула кобылица. — Наш подарок таков: мы научим тебя кататься верхом».
В этот раз Вася застыла, кровь прилила к сердцу. Она умела кататься на толстом сером пони, которого делила с Ириной, но…
— По — настоящему?
«Да, — сказала кобылица, — хотя это может не обернуться добром. Такой подарок может отдалить тебя от людей»
— Мой народ, — тихо сказала Вася. Они плакали перед иконами, пока домовой голодал. Она не знала их. Они изменились, а она нет. Она вслух сказала. — Я не боюсь.
«Хорошо, — сказала кобылица. — Начнем, когда высохнет земля».
* * *
Вася почти забыла об обещании кобылицы за следующие недели. Весна означала недели труда, и каждый день Вася ела лепешки из прошлогоднего ячменя с мягким белым сыром и свежей зеленью, а потом спала на печи как ребенок.
Но вдруг наступил май, землю покрыла новая трава. Одуванчики сияли как звезды среди зелени. Лошади отбрасывали длинные тени, полумесяц виднелся на небе в день, когда Вася, потная, в царапинах и уставшая, остановилась на пастбище на обратном пути с поля ячменя.
«Подойди, — сказала Мышь. — Забирайся мне на спину».
Васе едва хватало сил ответить, она глупо посмотрела на лошадь и сказала:
— У меня нет седла.
Мышь фыркнула.
«И не нужно. Ты научишься кататься без него. Я понесу тебя, но я не твоя слуга».
Вася посмотрела в глаза кобылицы. В карих глубинах сияло тепло.
— Нога тебя не беспокоит? — спросила она робко, кивнув на отчасти заживший порез на боку кобылы.
«Нет, — ответила Мышь. — Забирайся».
Вася подумала о горячем ужине, о своем месте у печи. А потом стиснула зубы, разбежалась и запрыгнула животом на спину кобылицы. Немного усилий, и Вася неудобно села за жесткой холкой.
Уши кобылицы прижались от почесываний.
«Тебе нужны тренировки».
Вася не помнила, куда они пошли в тот день. Они ехали глубже в лес. Но ехать было больно, это Вася запомнила. Они бежали, пока спина и ноги Васи не задрожали.
«Сиди смирно, — говорила кобылица. — Словно тут три тебя, а не одна».
Вася пыталась, но соскальзывала. Наконец, Мышь резко остановилась. Вася съехала со спины кобылицы, приземлилась, моргая, на траву.
«Вставай, — сказала лошадь. — Будь осторожнее».