Медведь и соловей
Шрифт:
— Хотите медовухи, батюшка? — сказала она.
Константин вздрогнул. Вася не шумела, пока шла, и ее серый мех смешивался со сгущающейся тьмой. После паузы он сказал:
— Хочу, Василиса Петровна, — его красивый голос был слабым, гул пропал. Она мрачно вручила ему свою фляжку медовухи. Он отчаянно пил ее. Вытерев рот обратной стороной ладони, он вернул ей фляжку, а она разглядывала его, хмурясь.
— Вы будете тут и ночью? — спросила она.
— Это мое место, — ответил он с долей высокомерия, вопрос был неуместным.
Она
— Я уважаю вас за это, батюшка, — сказала она.
Вася повернулась к дому, едва заметному в тенях. Константин провожал ее взглядом, сжав губы. Медовуха была тяжелой во рту.
Священник остался на ночь у тела. Его худое лицо было хмурым, губы двигались в молитве. Вася, вернувшись рано утром для своего дежурства, невольно восхитилась его уверенной позой, хотя воздух еще никогда не был так наполнен всхлипами и мольбами.
Было слишком холодно, чтобы задерживаться у могилки, с трудом выкопанной в замерзшей земле. Как только стало можно, люди разошлись по избам, оставив кроху одного в ледяной колыбели, отец Константин остался последним, почти унес горюющую мать.
Люди набивались в избы поменьше, семьи спали вместе на печи, чтобы приберечь хворост. Но дерево быстро кончалось, словно сгорало по плохой воле. И они ходили в лес, несмотря на свежие следы, женщины дрожали, помня мраморное лицо Тимофея и жуткий взгляд его матери. Кто — то легко мог не вернуться.
Сын Олега Данил был одними костями, когда они нашли его, рассыпанного по окровавленному утоптанному снегу. Его отец принес кости Петру и без слов разложил перед ним.
Петр посмотрел на них и ничего не сказал.
— Петр Владимирович… — начал Олег, хрипя, но Петр покачал головой.
— Похорони своего сына, — сказал он, его взгляд задержался на своих детях. — Я созову людей завтра.
Алеша долгую ночь проверял древко копья и точил охотничий нож. На его щеках без щетины было мало цвета. Вася наблюдала за ним. Ей хотелось себе копье, бороться с опасностями в зимнему лесу. Но другая часть хотела ударить брата по голове за такое восхищение.
— Я принесу тебе шкуру волка, Вася, — сказал Алеша, отложив оружие.
— Себе заберешь, — парировала Вася, — главное, принеси свою шкуру, не отморозив пальцы ног.
Ее брат улыбнулся, глаза сияли.
— Переживаешь, сестренка?
Они сидели в стороне от остальных у печи, но Вася все равно понизила голос:
— Мне это не нравится. Думаешь, я хочу отрубать тебе пальцы ног? Или рук?
— Ничего не поделать, Васечка, — сказал Алеша, опустив сапог. — Нам нужен хворост. Лучше бороться, чем замерзать в домах насмерть.
Вася сжала губы, но не ответила. Она вдруг подумала о вазиле, черноглазом от гнева. Она подумала о корочках, что приносила ему, чтобы успокоить. Злился кто — то еще? Этот кто — то мог быть только в лесу, откуда дул ветер, и где выли волки.
«Даже не думай, Вася», — сказал голос в ее голове. Но Вася посмотрела на свою семью. Она видела мрачное лицо отца, подавленное волнение братьев.
«Я могу попробовать. Если Алеша завтра пострадает, я возненавижу себя за то, что даже не пыталась», — не медля, Вася пошла за сапогами и зимним плащом.
Никто не спросил, куда она. Правды никто не знал.
Вася перелезла через забор, мешали варежки. Звезды были далекими и тусклыми, луна бросала свет на замерзший снег. Вася миновала край леса и попала во тьму. Она шла осторожно. Было очень холодно. Снег хрустел под ногами. Где — то завыл волк. Вася старалась не думать о желтых глазах. Ее зубы стучали, она дрожала.
Вдруг Вася остановилась. Показалось, она слышит голос. Замедлив дыхание, она прислушалась. Нет, лишь ветер.
Но что там? Выглядело как больше дерево, которое она смутно помнила, но память подло не открывалась. Нет, то была лишь тень от луны.
Ветер холодил кости и играл среди ветвей наверху.
Из шипения и стука Вася вдруг различила слова.
«Тепло ли тебе, дитя?» — сказал ветер, посмеиваясь.
Васе казалось, что кости треснут, как ветви от мороза, но она твердо ответила:
— Кто вы? Вы посылаете холод?
Долгая тишина. Вася подумала, что голос ей показался. А потом услышала насмешливое: «А почему нет? Я тоже злюсь», — голос разносился эхом, и вопил весь лес.
— Это не ответ, — парировала девушка. Она отметила, что стоит мягче иметь дело с голосами, что было едва слышно посреди ночи. Но холод сделал ее сонной, она боролась всеми силами, так что не могла быть мягкой.
«Я несу холод», — сказал голос. И вдруг ледяные нежные пальцы коснулись ее лица и горла. Холодное прикосновение, как кончики пальцев, были под ее одеждой, на ее сердце.
— Ты прекратишь? — прошептала Вася, подавляя страх. Ее сердце словно билось в чужую ладонь. — Мой народ боится, они сожалеют. Скоро все будет как раньше: церкви и черти вместе, и никто не будет бояться говорить о демонах.
«Будет слишком поздно, — сказал ветер, и лес подхватил эхом: слишком поздно, поздно. А потом: — И тебе стоит бояться не моего мороза, девица. А огня. Ваш огонь горит слишком быстро?».
— Это из — за холода.
«Нет, грядет буря. Первый признак — страх. Второй — всегда огонь. Твой народ боится, огонь горит быстро».
— Молю, не пусти бурю, — сказала Вася. — У меня есть подарок, — она сунула руку в рукав. Там был кусочек сухаря, щепотка соли, но она протянула их, и ветер утих.
В тишине Вася услышала вой волка, уже очень близко, ему ответил хор. Но тут меж двух деревьев прошла белая кобылица, и Вася забыла о волках. Длинная грива кобылицы была как сосульки, ее дыхание оставляло облачка в ночи.