Медведь и соловей
Шрифт:
— Она ребенок.
— Женщина, — рявкнула Анна. Петр отпрянул. Она никогда еще не перечила ему. — Сорванец, глаза да кости. Но у нее будет хорошее приданое. Лучше выдать ее сейчас, муж. Если она потеряет вид, ее могут не забрать вообще.
— Она не станет хуже за год, — сказал кратко Петр. — И еще за год. Зачем было меня будить, жена? — он покинул комнату. Ореховый запах пекущегося хлеба наполнял дом, Петр был голоден.
— Твоя дочь Ольга вышла замуж в четырнадцать, — Анна следовала за ним. Ольга процветала в браке, она стала
Петр схватил свежую буханку и разломил.
— Я подумаю, — сказал он, чтобы она замолкла. Он вытащил мякиш и сунул в рот. Его зубы порой болели, и мягкость была приятной.
«Стареешь», — подумал Петр, закрыл глаза и заглушал голос жены чавканьем.
* * *
Люди отправились днем на поле. Все утро они срезали колосья взмахами кос, а потом разложили их сохнуть. Их движения сопровождало монотонное шипение. Солнце будто ожило и шлепало их горячими руками по шеям. Их жалкие тени скрылись у ног, лица сияли от пота и солнечных ожогов. Петр и его сыновья работали бок о бок с крестьянами, все старались во время урожая. Петр следил за зернами. Ячменя уродилось не так много, как должно было, колосья были низкими и бедными.
Алеша выпрямил затекшую спину, прикрыл глаза грязной рукой. Его лицо просияло. Всадник двигался от деревни на коричневой лошади галопом.
— Наконец, — сказал он, сунул два пальца в рот. Свист нарушил полуденную тишину. Люди побросали косы, вытерли лица и пошли к реке. Темно — зеленые берега и журчание воды радовали в жару.
Петр оперся о грабли и убрал мокрые волосы со лба. Он не покинул поле. Всадник приблизился, конь мчался аккуратным галопом. Петр прищурился. Он разглядел черную косу своей дочери, развевающейся за ней. Но она была не на своем тихом пони. Белые ноги Мыши вспыхивали в пыли. Вася увидела отца и помахала. Петр хмуро ждал, чтобы отругать дочь. Она так себе шею сломает.
Но как хорошо она сидела на лошади. Кобылица перемахнула через канаву и бросилась галопом, ее всадник не двигался, только коса развевалась. Они остановились на краю леса. Корзинка была перед Васей. В свете солнца Петр не видел ее лица, но он понял, какой высокой она стала.
— Ты голоден, отец? — крикнула она. Ее кобылица замерла. Она была без седла, без уздечки, была лишь веревка. Вася ехала с ладонями на корзинке.
— Иду, Вася, — сказал он, почему — то мрачнея. Он закинул грабли на плечо.
Солнце сияло на золотой голове. Константин Никонович остался на поле и смотрел на худую всадницу, пока деревья не скрыли ее.
«Дочь катается как мальчишка. Что о ней подумает наш добродетельный священник?».
Люди умывались холодной водой, пили пригоршнями. Когда Петр подошел к ручью, Вася слезла с лошади и была среди них, ходила с большой флягой кваса. Дуня испекла большой пирог с зерном, сыром и летними овощами. Люди собрались и отламывали куски. Жир смешивался с потом на их лицах.
Петр заметил, как стран Вася смотрелась среди больших мужчин с ее длинными костями и худобой, с большими широко посаженными глазами.
«Я хочу дочь, похожую на мою мать», — сказала Марина. Так и было, это была соколиха среди коров.
Люди не говорили с ней, они быстро ели пирог, опустив головы, и шли на жаркое поле. Алеша дернул сестру за косу и улыбнулся ей, проходя. Но Петр видел, как люди бросали на нее взгляды по пути.
— Ведьма, — прошептал один из них, хотя Петр не услышал. — Она зачаровала лошадь. Священник говорит…
Пирог закончился, и люди ушли, но Вася задержалась. Она отставила квас и опустила руки в ручей. Она шла как ребенок. Конечно. Она все еще была ребенком, его лягушонком. И в ней была дикая грация. Вася подошла к нему, забрав по пути корзинку. Петр потрясенно смотрел на ее лицо, потому и резко нахмурился. Ее улыбка увяла.
— Вот, отец, — она передала ему флягу с квасом.
«О, спаситель», — подумал он. Может, Анна Ивановна была права. Если она и не женщина, то скоро будет. Петр видел, как долго отец Константин смотрел на его дочь.
— Вася, — Петр сказал грубее, чем хотел. — Зачем было брать кобылицу и ехать на ней без седла и уздечки? Ты сломаешь руку или глупую шею.
Вася покраснела.
— Дуня дала корзинку и сказала спешить. Мышь была ближе всех, и путь близкий, так что я не думала о седле.
— И об узде, дочка? — сказал Петр сурово.
Вася покраснела сильнее.
— Я не пострадала, отец.
Петр тихо смотрел на нее. Если бы она была мальчишкой, он хлопал бы за такой навык езды верхом. Но она была девушкой, сорванцом на грани взросления. Петр снова вспомнил взгляд юного священника.
— Мы поговорим об этом позже, — сказал Петр. — Иди к Дуне. И не несись быстро.
— Да, отец, — робко сказала Вася. Но она гордо взобралась на спину лошади и гордо управляла ею, направляя кобылицу в сторону дома, куда она помчалась, выгнув шею.
* * *
День перешел в сумерки и ночь, но летом ночи напоминали утро.
— Дуня, — сказал Петр. — Давно Вася стала женщиной? — они сидели одни на летней кухне. Все вокруг спали. Но Петру было сложно спать в летнюю ночь, и вопрос о дочери не давал покоя. Кости Дуни болели, она не спешила ложиться на твердый матрас. Она медленно крутила прялку, а Петр вдруг заметил, как она исхудала.
Дуня строго посмотрела на Петра.
— Полгода. Началось почти на Пасху.
— Она красивая, — сказал Петр, — хоть и дикая. Ей нужен муж, это ее остепенит, — но он представил дикую девушку на свадьбе и в постели, потеющую у печи. Он ощутил странное сожаление и отогнал его.
Дуня отложила прялку и медленно сказала:
— Она еще не думала о любви, Петр Владимирович.
— И? Подумает, когда скажут.
Дуня рассмеялась.
— Да? Вы забыли мать Васи?
Петр молчал.