Медвежатник фарта не упустит
Шрифт:
— Ну, гляди, — сказала баба и далее движение свое продолжает. Пава, одно слово.
Сторож так и остался стоять истуканом-идолищем, будто в землю врос. Уж больно эта женчина ему приглянулась. Потом оторвался-таки от земли, побег за ней, догнал.
— Извиняйте, — говорит, — еще раз за мою такую смелую настойчивость, но уж шибко больно мне знать охота, как такую примечательную во всех отношениях мадаму, как вы, звать-величать?
Зарделась мадама, глазки, с блюдце размером, опустила, ножкою в ботике (размером на две сторожевы ноги)
— Так как же? — вопрошает сторож и в нетерпении любовном, что прихватывает человека разом и в самых неподходящих местах, начинает ножкою дрыгать и невесть откуда взявшуюся слюну громко сглатывать.
— А пошто вам знать, как меня зовут? — тихо спрашивает мадама, покрываясь алым румянцем, как спелый помидор. — Для каких таких целей это вам надобно, незнакомый вы человек?
— А для таких, — отвечает сторож, — что вы мне несказанно нравитесь, и я хотел бы с вами свести дружбу, чтобы, стало быть, иметь возможность с вами время от времени встречаться и знакомствие таким образом продолжить. А коль не знакомы, так давайте, стало быть, познакомимся.
— Ну, Феврония Вонифатьевна, — ответствует она.
— Славно! — восклицает сторож. — И имя у вас знатное, и сами-де вы такая славная, что сил уже никаких мущинских нетути.
Сил у сторожа уже и впрямь никаких не осталось, к тому же естество его мужеское до того разволновалось, что стало через портки вырываться наружу, выдавая свое присутствие. Неловко как-то. Особливо на улице, да к тому же днем.
Однако знакомствие состоялось, и вскоре сторож стал захаживать в камору к Февронии Вонифатьевне, конечно, когда можно было да баре в отъезде каком вне дому находились.
Жаркая была мадама. Как прижмет, бывало, так дух из тебя вон! Вот и теперь, во второй сон, виделось сторожу, как обнимает она его жарко, крепко. Слишком крепко. Он попытался было вырваться из ее объятий. Куда там! Мадама только крепче его к себе прижимает, аж дышать трудно. Попробовал пошевелиться — тоже не выходит, будто веревками опутан. Проснулся оттого, что дышать стало затруднительно, глаза открыл — глядь, и правда, опутан веревками накрепко. А в лицо эдакая бандитская морда смотрит и ухмыляется. А потом и говорит:
— Не дергайся, папаша, ежели на перо не хочешь напороться.
Ну, на перо напороться кому же охота? Поэтому сторож и присмирел.
— Ну, вот и ладно, — сказал бандит. — Коли послушным будешь, ничего с тобою, может быть, и не случится. Будешь послушным-то?
Сторож охотно закивал головой.
— Молодец, — похвалил сторожа налетчик за сообразительность. — А теперь открой рот.
Сторож послушно разинул рот, и бандюган запихнул в него кусок скомканной байковой тряпицы, пропахшей какими-то маслами.
— Носом дыши, — очень по-дружески посоветовал напоследок сторожу налетчик и был таков.
Золото сносили в вагоны молча, только сопели в две дырки да обливались потом. Мешки с монетами снесли
— Давай, ребятки, давай, — подбадривал остальных Савелий, принимая от Мамая очередной ящик и взваливая его на плечо. — Еще немного — и хорош!
Когда прошло полтора часа и стрелки показали половину шестого, случилось то, чего не ожидал никто. Стена вдруг с грохотом быстро поехала обратно, словно оборвались тяжелые пружины, державшие ее. Мамай, подававший ящики, бросился было к стремительно уменьшавшемуся проему, но стена сомкнулась быстрее, и он остался внутри.
— Мамай! — крикнул Савелий уже в стену, но ответа не услышал. Лишь через мгновение изнутри хранилища раздался глухой звук.
Родионов лихорадочно бросился к цифровому замку и набрал: 179406.
Стена не двинулась с места.
Он выдохнул и медленно, в полной тишине, стал снова нажимать те же кнопки замка.
Ничего не произошло. Беда.
Савелий обернулся к замершим подельникам и тихо, едва разжимая губы, произнес:
— Старик, нам нужен старик.
Часть II. ПРОПАВШЕЕ ЗОЛОТО
Глава 15. АФЕРА
Лизу привели в комнату, где были только стол и один стул, на котором сидел и курил папиросу следователь. При ее входе он, худой и желчный, с провалившимся носом, похожий на сифилитика, демонстративно вынул из кармана револьвер и положил его на стол. Затем выпустил колечко дыма и сказал, сипло и негромко:
— Я старший следователь Губернской Чрезвычайной комиссии Херувимов. А вы Елизавета Петровна Родионова, жена небезызвестного вора-медвежатника, примкнувшего к контрреволюционному заговору. К какой белогвардейской организации вы принадлежите?
— Ни к какой, — ответила Лизавета. — Вы что-то путаете, товарищ следователь.
— Я тебе не товарищ, — прошипел ей в лицо Херувимов. — Тебе генерал Попов товарищ, правда, он уже гниет в гробу и кормит могильных червей. Ты тоже этого хочешь?
— Нет, — честно ответила Лиза и посмотрела следователю в глаза. Боже, как он изменился. Тогда, девять лет назад на Казанском вокзале, это был упитанный, довольный жизнью человек, а теперь…
— Вижу, вы меня узнали. Я вас тоже сразу узнал, — уже спокойнее произнес бывший надворный советник и криво усмехнулся. — Чего не скажешь о вас. Мы ведь встречались с вами девять лет назад, не правда ли?