Мефистон - Властелин Смерти
Шрифт:
Квирин делает медленный шаг вперед. Потом другой. Он подходит, чтобы коснуться двери. В его движениях нет торопливости. Есть ощущение, что ему неохота ставить точку в этом акте поклонения. Если так, то не потому ли, что какая-то его часть допускает получение доказательства своих ошибок?
Я исследую свои собственные мотивы. Хочу ли я, чтобы Квирин оказался неправ? Нет. Я не ищу себе оправдания. Я точно знаю, что прочёл в течениях варпа. Я знаю, что испытал на борту «Затмения надежды». С той статуей и звёздной картой, корабль был самой очевидной приманкой, какую только можно выдумать. И всё же мы здесь, притащенные, чтобы быть пойманными на крючок, да ещё и улыбаемся,
Квирин касается рукой металла. Всё что он делает — просто дотрагивается. Не прилагая никаких усилий, чтобы сдвинуть огромную массу двери. Нет никакого замка, чтобы взламывать его. Как будто наш путь сюда был настолько полон борьбы, что теперь нас просто наградят объектом наших поисков. Звучит слишком хорошо, чтобы я мог в это поверить. Но дверь открывается. Её делит пополам невидимый шов, две половины распахиваются, впуская нас в самый центр водоворота. Мы переступаем порог.
Я не верю собственным глазам.
Внутри башни одно единственной помещение, уходящее вверх на всю высоту шпиля. Снаружи не было видно никаких окон, но они определенно должны быть, скрытые в элементах архитектуры, поскольку сверху струится свет. Красный свет солнца Паллевона отфильтрован, словно пропущен через витражное стекло, заполняет комнату косыми лучами всех оттенков красного цвета. Эти оттенки не что иное, как вариации пламени и крови: скучное свечение гаснущих углей, ослепляющее сияние огненного шторма, оттенки свежей крови, старой крови, артериальной крови, оскверненной крови. Закрученные в спирали диагонали красного, упирающиеся в то, что лежит на большом мраморном помосте в центре зала.
И что же, во имя Сангвинарной Чаши, на постаменте? Это статуя из золота, серебра и камня, упругого как мрамор, но выглядящего как рубин. Это Сангвиний, запечатлённый в последние мгновения перед своей мученической смертью. Проклятого Хоруса нет здесь, но ощущение его смертельного удара есть, словно наш примарх пойман в вечном падении. Статуя выполнена в натуральную величину. Детальность её поражает. Среди нас нет никого, жившего в день, когда Сангвиний погиб, но наше генетическое наследие закодировано в памяти, и я знаю, все мы знаем, что видим перед собой совершенную копию. Это — Сангвиний. Черты лица — само воплощение благородства. Каждая деталь его брони, робы из карнодона, изгибы крыльев, положение перьев — всё это за гранью понимания. Я ошибаюсь — это не совершенство. Это — реальность. Это самый ужасный момент в истории нашего Ордена, момент рождения «чёрной ярости», воплощённый в искусстве.
Зрелище статуи это удар, с уровнем и масштабом которого никто из Четвёртой роты ещё не сталкивался. Он сокрушительный. Тишина, с которой мы входили в башню — ничто, по сравнению с той, которая накрыла нас теперь. Вся рота заходит в зал, топот ботинок каким-то образом поглощается колоссальной, благоговейной тишиной. Словно все слова закончились, и ничего не будет более сказано впредь.
Это иллюзия, конечно. Обман. Будут ещё слова. И я не приму правдивость этого зрелища. Оно не может быть тем, чем пытается себя провозгласить голосом золота, серебра и крови.
Квирин не испытывает сомнений. Он достиг вершины трудов всей своей жизни. Он широко разводит руки. Ему предстоит нарушить тишину. Он делает это так, как и подобает реклюзиарху Кровавых Ангелов. Он не шепчет. Он отвечает громогласной тишине статуи своим собственным громом. «Братья Четвёртой роты Кровавых Ангелов, — восклицает он, — узрите Сангвиния».
Он падает на колени.
«Сангвиний!» Все голоса сливаются воедино. Эмоции тоже едины — коллективное, всеобщее восхищение. «Сангвиний! Сангвиний! Сангвиний!» Пыл в этих словах, мог бы сотрясать миры. Затем вся рота в унисон следует примеру Квирина и преклоняет колени перед статуей.
Я не кричу со всеми. И не преклоняю колени. Я не обездвижен статуей. Я чувствую удар так же, как и мои братья. И я потрясен. Но я уже видел фальшивые чудеса. И я чувствую каждый шаг судьбы, приведший нас сюда. Путь наш был определен богами, тёмными и ложными. Энергии варпа столь сильны, что грань с реальностью не толще паутинки, хрупкой, как древний пергамент. Здесь явно идет грязная игра.
Так что я стою в одиночестве, в акте неподчинения. Я знаю то, что знаю. Меня не поколебать. Но сомнение. О, Трон, сомнение. Если я ошибаюсь, тогда узрите два момента: страсти Сангвиния и проклятие Мефистона.
Глава 5
ТЬМА ПОКЛОНЕНИЯ
«Вот и вся правда о Мефистоне», — обращается Квирин к роте. «Ты не Кровавый Ангел», — а это уже мне лично.
Я сдерживаю ярость, готовый взорвать Квирина прямо там, где он стоит, за такое оскорбление. В этой игре слишком много опасных неизвестных, и я не допущу эскалации конфликта. Но у меня также есть и честь. «Забери свои слова обратно, реклюзиарх», — отвечаю я. Часть моей злости выходит из-под контроля. Слова мои — шипение ветра, пролетающего над ледником. На доли секунды иней покрывает каменный пол передо мной.
«Забрал бы, если бы просто собирался оскорбить тебя, — говорит Квирин, — но это не так. Я просто стремлюсь разоблачить опасную иллюзию». Он стоит на помосте, почти касаясь статуи, но сохраняя дистанцию в несколько почтительных сантиметров. Остальные мои братья продолжают стоять на коленях, большинство с опущенными головами. Немногие, включая Альбинуса и Кастигона, смотрят назад на дверь, вдаль между мной и Квирином. Они не говорят ничего.
Квирин продолжает, его голос почти вежливый, щадящий к моему упавшему статусу. «Ты должен понять то, что с тобой случилось», — говорит он.
«Поведай же мне». Я должен точно знать, во что он верит.
«У тебя нет души, старший библиарий», — он вкладывает всю силу его ранга экклезиарха в это заявление. «Ты победил «чёрную ярость». Ты не реагируешь на святость иконы в этом хранилище. Это всё симптомы одного и того же состояния». Он широко разводит руки, приглашая в разговор наших коленопреклоненных братьев. «Что значит быть Кровавым Ангелом? Это значит страдать от «изъяна». Это наша трагедия, но это так же то, что отличает нас. Присмотритесь к природе «изъяна». Он больше не обращается только ко мне. Он начинает проповедь. «Если бы он заключался только в «красной жажде», то можно было бы воспринимать его как проклятье, генетический порок, который поражает наш орден унизительным разрушением. Но есть также и «чёрная ярость», и, во имя крови Сангвиния, разве это не благословение? Обладать воспоминаниями нашего примарха. Разве нет в каждом из нас той части, которая приветствует подобную участь? Да, «чёрная ярость» — это наш приговор, но это также самая живая нить, связывающая нас с нашим генетическим отцом. Она поддерживает в наших сердцах пламя праведной мести». Он умолкает, опускает руки и смотрит на меня. Череп его шлема выглядит осуждающе. «У тебя иммунитет к «чёрной ярости», Мефистон. Таким образом, ты избавлен от идентификатора нашего ордена. Ты более не можешь знать, что значит быть Кровавым Ангелом. Ты доказал это. На тебя не действует то, что находится за моей спиной».