Механист
Шрифт:
— Только так я могу видеть тебя — у непреодолимой границы забвения. Ничего со мной не случится. Когда напор совсем ослабнет, раны затянет и все восстановится. Твои подарки, Смерть, бесценны и тягостны.
— И все-таки, Богдан, возвращение к жизни займет некоторое время. Здесь, на морозе. Много времени и боли. Не шути лишний раз с моими дарами. — Геката взяла запястье Убийцы и накрыла его своей ладонью. — Пожалей тогда эту девочку, ведь пока она в вызванной ею самой коме, я могу видеть тебя. Плоть — это глина, мягкая и податливая, но душу не стоит выпускать
Богиня сняла ладонь с руки Убийцы. Вик со своего места не видел, но полагал, что на запястье не осталось и шрамов.
— А теперь, — Геката обратилась к механисту, — поддержи это тело, ибо я покидаю его.
Богдан взялся было помочь, но богиня покачала головой — сам на ногах еле стоишь.
Волки взвыли, казалось, прямо на заваленной снегом крыше.
Реанимировать девушку не пришлось — Геката ушла аккуратно и вежливо, придержав створки сознания.
Механист, повинуясь извечной привычке лечить все хвори одним лекарством, сунул в руки Венедис фляжку со спиртом. И княгиня, не поперхнувшись, приложилась к ней от души. Потом, когда успокоилась дрожь в плечах, спросила:
— Та, которая была, — кто она?
— Так эта… Геката, — отчитался Старьевщик. Венди только что не хлопнула себя по лбу — ну конечно!
— Она же везде, Вик! Как я могла не заметить! Вот! — Девушка полезла в рюкзак и снова вытащила колоду.
Четыре карты уже имели конкретно потертый вид.
— Конечно-конечно, — попытался успокоить механист, но Венедис не реагировала.
Алкоголь действовал на удивление быстро.
«Выбор» — обнаженные мужчина и женщина на широкой дороге.
— Геката — богиня дорог и перекрестков… «Колесо Фортуны» — замочная скважина внутри круга со спицами.
— Атрибут Гекаты — ключи от всех дверей… «Смерть» — рыцарь-косарь.
Лезвие косы, серп, месяц, Луна — планета гекаты…
«Дурак» — путник, подгоняемый собакой.
— Стигийские псы — верная стая Гекаты…
Ну, при желании можно насобирать ассоциаций.
— Что, что она сказала? — Девушку мелко трясло. Нервы и переутомление.
Старьевщик снова приложил к губам Венедис емкость с согревающим.
— Она сказала, — Убийца дождался, когда девушка оторвется от фляги, и забрал ее себе, — что нам поможет человек, помеченный ее знаком.
Венди понимающе перевела взгляд с одного мужчины на другого. Косела она стремительно.
— Спи. — Богдан по-отечески погладил русые волосы. — Завтра во всем обязательно разберемся.
— Я не знаю, о чем говорила твоя Геката, — предупредил Вик, когда девушка засопела, свернувшись в клубок.
Убийца поболтал флягой, определяя остаток на слух:
— Ни фига это не полезно при кровопотере, так? Но красного вина у тебя все равно же нет?
Он выдохнул совсем по-простецки и одним махом осушил сосуд — Вик даже сглотнул.
— Можно было бы вырезать чью-нибудь печень. Тебя это шокирует, да?
Механист
— И она не моя.
— Что? — не сразу понял Старьевщик.
— Разговор, который ты слышал, — Богдан выдержал паузу, чтобы механист все-таки поравнялся с ходом его мысли, — ты уже забыл. Честно говоря, я сам не все помню. Общение с богами — сложная штука. Не всегда различаешь — что сказал, а что подумал…
Язык Убийцы заплетался.
— …но если я услышу от тебя хоть одну цитату… даже намек… только откроешь рот — и тебя сразу не станет… Кроме того момента — насчет твоих знаний. Подумай — Многоликая излагает мутно, но всегда по существу. А я — спать.
Вик остался один возле затухающего костра. Встал, подбросил заготовленных вогулами дров. Чего тут думать-то?
Глава 13
Не знаю отчего, только я уверен — этот сон последний. Это не значит, что больше мне не доведется видеть сны, но такие — никогда. Чем бы все ни закончилось.
Смертью или сумасшествием.
И этот последний сон я воспринимаю именно как сон. Когда знаешь наверняка, что все вокруг лишь грезы сознания.
Феникс и Уроборос склоняются надо мной. Отчего-то Феникс похожа на Венди, а Дракон — на Убийцу. Забавно — огненная птица и морской змей, и нет ничего человеческого в их чертах, а ведь все равно похожи на людей. Вот здесь и сейчас они — хороши. Оперение Феникс искрится мягким янтарным пламенем. Чешуя Уробороса переливается изумрудной ртутью. Птица тонка и изящна, и обнимает крыльями небо, и вальсирует с облаками, а ящер массивен, но гибок, а его бесконечное тело извивается гипнотически петлями Мебиуса.
— Ты сделаешь это, — играет Феникс на ярких лучах восходящего солнца.
Сде-е-елаешшш, — лазурным океанским прибоем вторит Уроборос.
Сделаю, — отвечаю я, потому что они прекрасны и нет никакой возможности перечить такому пленяющему великолепию.
— Мы будем… — смеется птица.
— …ссссвободны, — мечтает змей.
А я смотрю на них и не могу насмотреться.
Если надо взорвать мир, чтобы из обгоревшей доски и гнилого корневища возродились такие чарующие создания, — что ж, я взорву и развею на атомы, отрекусь и забуду. Свой сонный мир.
Хитрые твари — Феникс и Уроборос. Ведь я, кажется, почти вожделею Венедис, я, наверное, почти преклоняюсь перед Убийцей. Говорите, змея и птица, что мне делать и как. Мне интересно — это ведь мой сон, и я имею право на выбор, не отягощенный последствиями.
Они кружатся вокруг меня, все живые краски кружатся вокруг меня, лучи света танцуют на моих ладонях, вихри мрака стелются у моих ног.
Мне нравится эта игра — они играют со мной, а я им подыгрываю, потому что я расслаблен, заворожен, очарован и предан течению. Мне так не хочется просыпаться!