Механизм чуда

Усачева Елена Александровна

Ева натянула летные очки. Мир посерел, заклубился туман, дома приосанились, из них полез влажный камень, мостовая вздыбилась. Скрипнула дверь, выпуская Джека-Потрошителя. Машина времени не только в физическом проявлении, но и в воспоминаниях. В фантазиях, наверное, тоже.

Теперь все было правильно. Ева свернула в свой проулок, вышла к дороге. За деревьями слева пряталось здание педколледжа. Суббота. Вечер. Конечно, там никого не было. По закону детерминизма. Теперь можно было спокойно идти домой.

— Слушай, а тебе не кажется, что ты

просто ищешь приключений на свою голову?

Папа изучал букет, занявший половину кухонного стола.

— Считаешь, твоя жизнь уж слишком спокойная?

— А она спокойная? — Хотелось спать, а не объяснять, откуда букет.

— Вероятно, да, если ты с таким усердием ее усложняешь. Антон, его отец, его друзья. Ты многое ставишь на кон и ничего, кроме опыта, — в этом месте папа хмыкнул, снова выразительно поглядев на букет, — не получишь. И не факт, что опыт будет положительным.

— Папа! — вздохнула Ева. — Это детерминизм. Наука его отрицает. Особенно принцип неопределенности Гейзера.

Или как там его?

Папа поджал губы. Он был очень недоволен.

Глава пятая

Необратимость

К понедельнику все забылось. Наверное, потому, что воскресенье оказалось длинным — лежать и смотреть в потолок было тяжело и долго. Пушкин к телефону не подходил. Стив в скайпе не появлялся. Мама звала гулять. Папа стоял на пороге, вздыхал. Ева лежала. Потолок был скучным, в нем ничего не менялось. Хотелось написать Антону. Но Ева знала, что делать этого не стоит. Как-то командарм Че в редком состоянии любви к миру поведала несколько основных правил общения с парнями. И там было это, заветное, — в ссоре никогда не форсировать события. Ждать. Парень вернется. Это у них манера такая. Помучить несколько дней, а потом появиться, как будто ничего не произошло.

Ева изучала потолок. Ей там виделся Эйнштейн с высунутым языком. На Антона общепринятые законы не действовали. Последнее время с законами вообще была какая-то беда. Даже учителя стали опаздывать в школу.

Пять минут от урока, а класс все еще живет своей болтливой жизнью без взрослых. Учительский стол видится священным местом, по-особенному освещенным лампами дневного света. Подойти к нему может только избранный. Ну, и еще Волков, который вдруг забрался на учительский стул с ногами и стал снимать со стены карту времен географических открытий.

У Евы синий лак на ногтях — забыла смыть после дня рождения, а в сумке лежат летные очки. Чудно! Цилиндр только куда-то задевался. Очки простенькие. Резинка, металлический каркас, обтянутый фланелью, и обыкновенный пластик вместо стекол.

— Это что такое? — перегнулась через ее плечо Ксю.

— Это принцип неопределенности Гейзера с переменной Планка. — Ева натянула очки. Класс отодвинулся, словно она погрузилась под воду.

— Совсем с башкой раздружилась? — бросила через плечо Че. — Телефончик дай.

Ева пожала плечами. Пускай кто угодно берет что угодно. Она покачивалась

в батискафе, а мир вокруг колыхался огромным океаном. Темным, холодным, полным опасностей. Конечно же, она была нормальна. Это другие посходили с ума, превратившись в рыб. Вон прыгает Волков, девчонки смотрят на нее и крутят пальцами у виска, остальные отворачиваются, осуждающе качают головами.

— Десятый? Садитесь!

Петр Павлович шел вдоль доски. Следом за ним послушно топал Ираклий Васильевич. Ева потянула очки с головы.

— Взлетаем? — все-таки успел заметить ее Петр Павлович. — Я даже знаю, где ты это купила.

Похихикали — это как водится.

Ева смотрела на практиканта. Прикольный он был все-таки парень. Худой, нескладный, со спокойным взглядом. Челка еще эта. Наверняка, директор педколледжа замечания каждый раз делает. Как это — учитель и с такой неправильностью. И на занятиях попадает. Или их уже не ругают за неформальность внешнего вида?

Ираклий устроился у стола. Кашлянул, напоминая о себе.

— А! Ну да! — Петр Павлович принялся неловко выкладывать на стол коробки со слайдами. — Кто-нибудь, выключите свет.

К выключателю, как всегда, метнулся Волков. Петр Павлович перебирал слайды. Они проскакивали мимо его длинных худых пальцев. Какое-то время он на них смотрел, потом перестал смотреть, а уставился на Еву, но слайды продолжали сыпаться.

— Ты же Ева? Да?

Вопрос заставил поспешно спрятать очки в сумку, а руки под парту.

— Привет… — Он щелкнул пальцами, вспоминая. — Да, Ева! Как дела? Больше не плачешь?

Ева дернула плечом. Когда это она плакала?

— Тогда иди сюда.

По пути к доске она чувствовала, как двадцать пар глаз прожигают ей спину. Особенно старались девчонки. Они метали в Еву двойные заряды.

— Вызывай мне по одному, — попросил Петр Павлович, показывая на журнал, и отвернулся к экрану. — А выходящий, — объяснял он уже греческой вазе на экране, — будет нам рассказывать, кто изображен на картинках.

— Люди! — выкрикнул всегда торопящийся Волков.

— Хорошо! Предположите, что эти люди делают. Куда идут, зачем. Если танцуют, то что за праздник.

— Это у них дискотека, — фыркнул Волков.

— Приветствуются некоторые знания по истории Древнего мира, — проигнорировал замечание крикуна Петр Павлович. — Ева, может быть, ты первая? Смотри, перед тобой амфора-билингва вазописца Андокида. Прошу!

На темно-коричневой вазе с тонкой ножкой на круглой подставке, с широко распахнутым горлышком и двумя большими ручками шла светло-коричневая полоса рисунка. На изгибе бока рисунок бликовал, поэтому не так хорошо можно было рассмотреть, что делают мужчина и женщина. Женщина стояла, в руке у нее был длинный посох с закругленным концом. На голове шлем. Мужчина с бородой и кудрявыми волосами лежал перед женщиной на широкой лавке и улыбался. В руке он держал маленькую вазу со смешными закрученными и поднятыми вверх, как ушки зайца, ручками.