Механизм чуда
Шрифт:
Че равнодушно дернула плечами и побрела вдоль улицы. Спина у нее была темная. Тонкие ноги из-под короткой юбки. Ботинки. Ей, наверное, холодно.
— Что мне делать, чтобы не бегать? — крикнула в эту грустную спину Ева.
— Не бегать, — бросила через плечо Че. — Хотя… тебе же это нравится.
Слов не хватало. Они, конечно, были, но не те. Ева прошла несколько шагов следом за одноклассницей.
— Кстати, — повернулась Че, — давай я тебе новый музончик поставлю.
Ева безвольно вытащила из кармана сотовый. Че поколдовала над
— Не скучай! — она пятясь пошла прочь. — В понедельник появишься?
— Если нога заживет.
— А ты вроде уже не хромаешь.
Че потопала к перекрестку, больше не оглядываясь. Ева осторожно наступила на раненую ногу — ничего не болит. Железный штырь сломался, майский жук сбежал, она снова может ходить.
Мигнул зеленый сигнал светофора, и Че исчезла за поворотом. Ева присела на низкий заборчик. Идти некуда. Ничего не хочется. Вокруг холодно и неуютно. В голове вспыхивали и гасли сумасшедшие мысли.
Что делать? Что обычно делают в таких ситуациях?
Она натянула очки — в них думалось лучше. Фланель приятно легла на кожу, на затылке появилось знакомое натяжение резинки.
Когда все плохо, ведьмы садятся на метлу и летят мстить обидчикам. Мафиози нанимают киллеров. Мировые злодеи подсовывают фотонную бомбу и ставят счетчик, чтобы тикал. Обиженные дамы подсыпают яд в вино. Учителя ставят двойки и тащат к директору. Родители лишают карманных денег и заставляют сидеть дома. Подружки плетут интриги. Звонят друг другу и рассказывают гадости, толкают в спину, настраивают против тебя класс. Друзья… Что делают друзья? Ничего не делают. Молчат и отказываются встречаться, потому что заняты. Когда весело — пожалуйста. А когда грустно… Друзья.
Что она хочет? Слушать музыку через наушники, танцевать, новые сапоги и чтобы не болела нога. И чтобы Антон улыбнулся. А еще хочет чуда. Вернуться назад во времени и доказать, что права она, а не они. Что паровой двигатель, в котором все понятно, лучше, чем электроника, которая может подвести в любую секунду. Что переменная Планка условна. А кот Шредингера жив. Это ей рассказал Ра. Был такой ученый Шредингер, доказавший, что в квантовой механике есть такие условия, при которых кот может быть одновременно и мертвым, и живым.
Нет, врете, никакая она не кукла! Куклы ничего не хотят, они только повторяют то, что в них заложили. А у нее есть свои желания. Нормальные. Человеческие. И она будет добиваться их исполнения.
Ева склонила голову на руки. Все-таки мальчишки дураки. О чем они думают? При чем тут кот? Почему больше или равно, а не четко — равно? Или четко — люблю. Без неравенств. И ведет себя Ра странно. Дарит подарки и говорит о квантовой механике. Легко уходит. Легко звонит.
Поискала глазами вокруг, может, где-нибудь найдется ответ. Ответа не было. Было много затоптанной земли и грязи. Взгляд подмечал плохое, словно хорошее вычеркнули из жизни. Словно ей поменяли глаза, и мир повернулся грязной стороной. Опустошенный газончик между
Пора садиться на машину времени и мчаться туда, где все понятно и просто. Но машина еще не собрана. Жаль. Просто не будет. Потому что кот, потому что Коппелиус.
— Как тебе еще сказать, чтобы ты не приходила? — рявкнули над головой. — Что сделать? Родителям твоим пожаловаться? Директору? Что на тебя подействует, если своих мозгов не хватает? Под конвоем домой отвести?
Слова падали на плечи, барабанили по согнутой спине. Ева медленно, очень медленно выпрямилась.
— Ладошина?
Смотреть сквозь очки на Петра Павловича было странно. Практикант закатил глаза.
— А ты тут что делаешь? Я думал, это опять Чембарцева на пост номер один заступила.
— Она ушла. — Ева улыбалась. Никогда бы не подумала, что будет так рада встрече.
— А ты пришла. Тебе-то что нужно?
Рядом неслышно присел Ираклий.
— Что ты, Петька, постоянно орешь. Дай человеку сказать. А то она в следующий раз вместо очков наушники наденет.
— Ладно, говори. — Петр Павлович был полон ярости и дышал как паровоз. — А с ногой что? Ударили?
Ева попыталась подобрать вытянутую ногу, но она вдруг перестала сгибаться.
— Я упала, — пробормотала. — А еще мне помощь нужна.
— Да что ты вечно! То плачешь, то падаешь! — взорвался Петр Павлович. — Давно?
— Уже два дня прошло. Коленку разбила, — пожаловалась Ева.
— Вот детский сад! Коленку она разбила.
Зазвенел сотовый. Музыка была полна томных вздохов и причмокиваний. Ева почувствовала, как асфальт под ней плавится. Большего позора она никогда не переживала.
— Это твой звонок?
Ева глянула на знакомый ряд цифр. Александр Николаевич. Словно мысли прочитал. Она же ему чуть не позвонила. Дала отбой. Не до него ей сейчас было.
— Пошли домой!
Петр Павлович дернул Еву за собой, она попыталась встать, и тут ноги окончательно ей отказали.
— Ой, ой! Не надо! — заверещала Ева, цепляясь за руки практиканта. — Не надо домой! Только не домой! Понимаете, папа… Он сейчас кричать будет. И вообще.
Петр Павлович бессильно оглянулся. Ираклий сидел на заборчике и улыбался.
— Ты спроси, что произошло, — с усмешкой посоветовал он. — Зачем дергаешь?
— Что произошло? — еле сдерживаясь, спросил Петр Павлович и медленно убрал руку с ее запястья.
Ева стала рассказывать. Она не знала, с чего начать, поэтому прыгала с одного на другое. Говорила про телефон и тут же вспоминала жука, зацепившегося за ветку, потому что она побежала. А бежала она из-за телефона. А Александр Николаевич… А еще машина времени с лампочками и пружинками, но без стула… Три брата, вы представляете, три, и у всех имена древнеегипетских богов. А еще ружье и группа «Коппелиус». Гофман с Гауфом, который умер в двадцать четыре года от чумы.