Механизм Времени
Шрифт:
– Что – исключено? Я еще ничего не предложил...
Дебрэ растерялся. Молодой чиновник, в конце карьеры видящий себя министром, он готовился к выступлениям заранее. И терпеть не мог, когда его перебивали.
– Вы хотели предложить нам помириться, – разъяснил Шевалье, приседая, чтобы согреться. – Мой противник отказался. Полагаю, он – ясновидец, и предугадал содержание вашей речи. Тысяча чертей! Мне никогда не случалось драться с ясновидцем. Полагаю, это увлекательно...
Д’Эрбенвиль побагровел:
– Чтобы предвидеть вашу
Шевалье оставил его реплику без внимания. «Оскорби гордеца...» Да, дедушка Пако. Ножевой бой – грязный бой. Даже если он называется дуэлью. Пусть один из секундантов носит монокль в черепаховой оправе, а второй скрипит карандашиком, сочиняя бойкие статейки – от этого грязь не станет чище.
– Я захватил пистолеты, – Бошан на миг оторвался от блокнота. – На всякий случай. Господа, право, это глупость! Неужели вы станете резать друг друга, словно пьяные матросы в кабачке? Обменяйтесь благородными выстрелами, и отправимся пить вино!
– Спасибо за заботу, – кивнул Шевалье. – Но я настаиваю на ножах. Благородство – не мой конек. Впрочем, если д’Эрбенвиль боится испортить красоту...
Выпад достиг цели.
– Оставьте, Бошан! – сверкнув глазами, бретер выхватил кинжал из ножен. – Этот наглец желает, чтобы я разделал его, как отбивную? Хорошо, он получит все, что хотел. Хватит тянуть время! У меня в полдень назначено свидание. Начинайте!
Не возражая, Огюст Шевалье сбросил куртку, отдав ее на хранение газетчику. Тщательно застегнул ворот рубашки, вызвав град насмешек со стороны д’Эрбенви– ля. Затем, не торопясь, достал из-за пояса наваху и раскрыл ее.
Кр-р-рак! – громко скрежетнул нож.
– Я читал, – с видом знатока обратился Бошан к Дебрэ, – что такой механизм разработали по заказу полиции. Он затруднял работу наемным убийцам. Раскрыл нож, и жертва сразу слышит, что в кустах прячутся los banditos...
– Они что, идиоты? – удивился дипломат.
– Кто? Жертвы?
– Убийцы! Зачем им приобретать такие... э-э... шумные ножи?
– Не знаю, – смешался газетчик. – Все так пишут.
Шевалье не стал объяснять секундантам, что зубчатое колесико позволяет фиксировать клинок в любом промежуточном положении, защищая пальцы – и даря возможность делать кое-какие трюки. Пусть думают, что хотят. Вон, д’Эрбенвиль и вовсе содрогнулся, услышав скрежет, словно ему уже вбили гвоздь в крышку гроба.
Сняв шляпу из плотного войлока – такие в Ниме носили погонщики мулов, – Огюст накрыл ей левую руку, забрав края в кулак. «Дедушка Пако обожал шляпы, – вспомнил он. – Собрал целую коллекцию. Даже в сортир ходил с покрытой головой. А к плащам относился с подозрением. Тяжело, говорил, жарко и прыгать труднее...»
Шляпу он прихватил с собой, идя на баррикады. Старушка держалась молодцом – осталась на голове, не потерялась в драке. И сейчас была готова без трепета встретить лезвие вражеского кинжала.
Огюст старался не думать о Галуа. О том,
«У меня нет времени...» – пометка на полях рукописи.
Сколько ни верти снежинку вокруг оси, проходящей через ее центр, – мертвых не воскресить. В прошлое не вернуться, не предупредить: «Берегись!» – снег засыпал дороги, сугробы встают на пути смельчаков...
– Вы готовы, господа? Сходитесь!
Чувствовалось, что д’Эрбенвиль – отличный фехтовальщик. Он и кинжал держал, как шпагу, выставив руку далеко вперед. Плащ, намотан не до конца, волочился по земле – впитывая росу, наливаясь опасной тяжестью. Окажись у бретера клинок подлиннее, Шевалье несдобровать. Выпад, другой – разведка, не более. Но острие лишь самую малость не дотягивалось до лица Огюста.
Этого он и ждал, на это надеялся.
– Такой молодой!.. ай, горе мне! – такой молодой, а уже торопится умереть!..
Выпад. Режущий удар наотмашь.
– Ай, беда! Смотрите, люди! – подлец в рай боком лезет...
Друзья Пако Хитано съезжались в Ним со всех концов Европы. Бородачи в живописных лохмотьях, веселые и вороватые, они учили мальчишек, пригретых дедом: «Язык острей ножа!» Враг все слышит. Хорони врага заранее. Молоти любую чушь, лишь бы злила. Перемывай косточки, прежде чем щекотнуть их ножичком.
«Учись, малыш! – под этим соусом я разделал Энрике Босяка. А наваха Энрике, все знают, славилась отсюда до Мадрида!..»
– Эй, приятель! Коня продал, друзей продал, честь продал...
Кинжал взбесился.
– ...жизнь даром отдавай! Грош цена твоей жизни...
Взмах плаща.
Нет, бретер. Это ты на сцене, в «Нельской башне» будешь размахивать. Под бурные аплодисменты. А здесь – извини. Спасибо, дедушка Пако, за науку. Отвага тореадора, ловкость мавра. И грация танцора фламенко. Ты заставлял нас, неуклюжих мальчишек, плясать до изнеможения. Играл на гитаре, со старческой хрипотцой распевая жаркие, страстные песни: солеа, сигирийя, фанданго. И бил сопляков палкой, если мы не ловили ритм...
Огюст Шевалье поймал ритм.
Ay de mi, perdi el camino;
En esta triste montana —
Ay de mi! – perdi el camino... [16]
Улучив момент, он прыгнул к д’Эрбенвилю. Шляпа, зажатая в кулаке, ловко сбила вооруженную кинжалом руку в сторону. «Бычий язык» навахи лизнул бретера выше локтя, по вздутой мышце – с оттяжкой. Огюст расхохотался, дразня противника. И – сразу назад, увернувшись от клинка, отбивая каблуками рыдающую, зовущую чечетку.
Прыгать дедушка Пако учил «по-андалузски» – зайдя в воду по грудь.