Мелкие боги
Шрифт:
— Очень хорошо, спасибо.
— Питаешься нормально и все такое прочее?
— Да, спасибо.
— Очень рад это слышать. А теперь беги. Я просто хотел сказать, я ведь твой Бог, как-никак, — крикнул Ом вслед убегающему Бруте. — И ты мог бы навещать меня почаще!
— И молиться погромче. Мне надоело напрягаться, чтобы тебя расслышать! — уже во весь голос проорал он.
Ворбис все еще сидел в своей каюте, когда запыхавшийся Брута постучал в его дверь. Ответа не последовало. Подумав немного, Брута решил войти.
Никто
— Гм, — смущенно произнес Брута и попытался закрыть дверь.
Ворбис раздраженно махнул рукой и встал. Он даже не стал отряхивать пыль с рясы.
— Знаешь, Брута, — сказал он. — В Цитадели не найдется ни единого человека, который посмел бы прервать мою молитву. Квизиции боятся все. Кроме тебя, как мне кажется. Ты боишься квизиции?
Брута смотрел в черные зрачки глаз с черными белками. А Ворбис глядел на круглое розовое лицо. Лица людей, говорящих с эксквизитором, обычно принимали особое выражение. Они становились тупыми, лишенными всяких чувств и немного блестели, поэтому даже эксквизитор-недоучка легко мог прочесть на них плохо скрытую вину. Брута выглядел запыхавшимся, но паренек почти всегда таким выглядел. Это было просто поразительно.
— Нет, господин, — ответил он.
— Нет?
— Квизиция защищает нас, господин. Так писал Урн, глава VII, стих…
Ворбис склонил голову набок.
— Я знаю, что он писал. Но ты когда-нибудь задумывался, что квизиция ведь может и ошибаться?
— Нет, господин.
— Но почему нет?
— Не знаю, господин Ворбис. Просто никогда не задумывался.
Ворбис сел за маленький письменный стол, который представлял собой доску, откидывающуюся от стены каюты.
— И ты прав, Брута, — кивнул он. — Потому что квизиция ошибаться не может. Все идет так, как того желает Бог. Невозможно представить, чтобы мир развивался по-другому, верно?
В сознании Бруты на мгновение всплыл образ одноглазой черепашки.
Брута никогда не умел врать. Истина порой казалась столь непостижимой, что он не видел причин еще больше усложнять ситуацию.
— Так учит нас Семикнижье, — пробормотал он.
— Если есть наказание, всегда есть преступление, — продолжал Ворбис. — Иногда они меняются местами, и преступление следует за наказанием, но это лишь доказывает предвидение Великого Бога.
— Так всегда говорила моя бабушка, — машинально произнес Брута.
— Правда? Расскажи мне еще об этой поразительной женщине.
— Она всегда порола меня по утрам, так как, по ее мнению, в течение дня я обязательно совершу что-нибудь, заслуживающее порки.
— Вот оно, наиболее полноепонимание природы человека, — согласился Ворбис, подпирая голову ладонью. — Если бы не ее пол, этот маленький недостаток, из нее получился бы превосходный инквизитор.
Брута кивнул. О да, несомненно.
— А теперь, — промолвил Ворбис тем же мерным голосом, — расскажи, что видел в пустыне.
— Э… Было шесть вспышек, затем пауза, длившаяся пять ударов сердца. Затем восемь вспышек. Еще одна пауза, и еще две вспышки.
Ворбис задумчиво кивнул.
— Три четверти, — подвел итог он. — Хвала Великому Богу. Он опора и поводырь в трудные времена. Можешь идти.
Брута и не надеялся на то, что ему объяснят значение вспышек, поэтому не стал ни о чем расспрашивать. Вопросы задает квизиция. Именно этим она и знаменита.
На следующий день судно обогнуло мыс, вошло в Эфебскую бухту, и город появился перед ними белой кляксой, которую время и постоянно сокращавшееся расстояние вскоре превратили в ослепительно белые дома, усыпавшие гору.
Сержант Симони не отрывал от города глаз. За время путешествия Брута не обменялся с легионером и парой слов. Дружба между духовенством и военными не поощрялась; среди легионеров наблюдалась явная тенденция к нечестивости…
Команда начала подготовку к заходу в порт, Брута снова был предоставлен самому себе и мог внимательно понаблюдать за сержантом. Большинство легионеров не отличалось аккуратностью и грубо относилось к младшему духовенству. Симони был другим. Кроме всего остального он просто сиял. Его нагрудник слепил глаза. А кожа была такой, словно ее чистили щеткой с мылом.
Сержант стоял на носу, пристально наблюдая за приближающимся городом. Необычно было видеть его без Ворбиса. Где бы ни находился Ворбис, сержант всегда стоял рядом, рука на мече, внимательно осматривая все вокруг… в поисках чего?
И всегда молчал, если к нему никто не обращался. Брута попытался проявить дружелюбие.
— Выглядит очень… белым, правда? — спросил он. — Город. Очень белый. Да, сержант Симони?
Сержант медленно повернулся и посмотрел на Бруту.
Взгляд Ворбиса наводил ужас. Ворбис смотрел прямо в голову, искал скрытые там грехи, а вы сами интересовали его только в качестве их носителя. Но взгляд Симони был пронизан чистой, простой ненавистью.
Брута сделал шаг назад.
— О… Прошу прощения, — пробормотал он и уныло отошел к корме, чтобы не попадаться легионеру на глаза.
А вскоре легионеров станет еще больше…
Эфебы уже ждали их. Солдаты выстроились на набережной и держали оружие так, словно ждали от вновь прибывших чего угодно, только не мирных переговоров. Солдат было много.
Брута тащился следом за остальными, а в голове его зудел черепаший голос:
— Итак, эфебы хотят мира, верно? — спрашивал Ом. — А вот мне так не кажется. Не похоже, что мы будем диктовать свои условия побежденной, сломленной армии. Скорее, это мы получили взбучку и не желаем ее повторения. И, по-моему, это мы просим мира. По крайней мере, у меня создается такое впечатление.