Мелкий бес
Шрифт:
Автобиографизм — еще одна неотъемлемая черта писательской манеры Сологуба, определившаяся в период работы над «Тяжелыми снами». В ранней редакции текста описание внешности Логина было более пространным и походило на автопортрет Федора Кузьмича Тетерникова. Ко времени, когда Сологуб завершил работу над романом, ему исполнилось 30 лет (возраст героя); фамилия Логин косвенно напоминает о профессиональных интересах автора: он преподавал преимущественно математику, изучал математическую логику, составлял учебник по геометрии. А. Волынский отмечал, что Сологуб «все строит на логике, руля из рук не выпускает», а его интеллект всегда стремится «к отчетливости и трезвости». [144] Имя героя (Василий), по-видимому, восходит к имени любимого институтского преподавателя математики и воспитателя — В. А. Латышева. Вялые жесты Логина, рассеянный взгляд серых глаз, близорукость, ироническая улыбка, изящество и т. п. — черты облика самого Сологуба, о которых нередко упоминали мемуаристы.
144
Старый
Автобиографические мотивы прочитываются в рассказе о неудавшейся педагогической деятельности Логина: «Когда-то он влагал в учительское дело живую душу, — но ему сказали, что он поступает нехорошо: задел неосторожно чьи-то самолюбия, больные от застоя и безделья, столкнулся с чьими-то окостенелыми мыслями — и оказался, или показался, человеком беспокойным, неуживчивым. (…) Его перевели, чтобы прекратить ссоры, в другую гимназию, в наш город, и объявили на язвительно-равнодушном канцелярском наречии, что „он переводится для пользы службы“». [145]
145
Сологуб Федор. Тяжелые сны. Роман. Рассказы. С. 26.
В процессе работы над романом автору приходилось освобождать повествование от прямых биографических аналогий. Например, Сологуб убрал из романа важный фрагмент (озаглавленный «Завещание самоубийцы») — письмо Логина другу о бессмысленности жизни и желании смерти; текст письма по интонации и лексике напоминал его собственные ламентации Латышеву 1880-х годов: «Здесь, как и везде в провинции: душно и грязно, скука и сплетни, — писал Логин. — (…) Моя деятельность давно уже очертела мне: это совсем не то, о чем мечталось. Такое же чиновничество, как и во всякой другой службе, те же удручающие мертвенные обрядности, бездушное отбывание положенных часов…». [146]
146
Сологуб Федор. Тяжелые сны. Роман. Черновой автограф // РНБ. Ф. 724. № 7. Л. 43.
В рукописи романа имеется план города Крестцы, а отображенные в нем события большей частью не выдуманы, а пережиты автором. Реальное основание имели: история, связанная с проектом общества взаимопомощи и устройством типографии в Вытегре; конфликт, произошедший у Сологуба в Крестцах с бывшим сокурсником Григорьевым (послужил основой для сюжета с учителем Молиным); скандал с почетным попечителем Крестецкого училища Розенбергом (прототип Мотовилова) и т. д. [147]
147
Сведения об этих сюжетах содержатся в письмах Сологуба В. А. Латышеву (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 2. № 30).
Бывший сослуживец Сологуба по вытегорской семинарии Николай Иванович Ахутин писал ему 26 октября 1896 года об отношении коллег к «Тяжелым снам»: «По моему указанию познакомились они с Вашим произведением и нашли, что Великие Луки изображены у Вас прекрасно, но среди действующих лиц ни одного знакомого не встретили. Он (один из учителей. — М. П.) задыхается от волнения, когда речь заходит о „Тяжелых снах“, и больше всего боится того, что иностранцы, прочитавшие Ваш роман, получат совершенно извращенное представление о наших учителях. Он находит, что Вы клевещете на учителей и в изображении общества далеки от истины. (…) Судя по тем лицам, которые мне знакомы (а ведь их там немало), я считаю Ваше произведение верным и мастерским изображением печальной действительности. Но мне хочется думать, что Вы чересчур сгустили краски, что грустная действительность все-таки лучше, чем сотворенная». [148]
148
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. № 41. Л. 19–20.
Повествуя историю Логина, автор «Тяжелых снов» обращался к личному опыту, стремился отметить основные вехи на пути героя в поисках истины, общие для людей его поколения. Этими вехами, очевидно, были — теория общественного прогресса, народное благо, наука, разум, красота, вера в Бога. [149] Все эти ценности последовательно нивелируются в романе или подвергаются сомнению. Тему духовных исканий русского интеллигента, но в форме перверсии и карикатуры, Сологуб продолжил затем в «Мелком бесе» («ведь и Передонов стремился к истине»). [150]
149
Ср. стихотворную параллель — «Все, что природа мне дала…», 1894 г. (Неизданный Федор Сологуб. С. 62–63).
150
Кандидат университета Ардальон Передонов в молодости мечтал о конституции (однако «без парламента») и считал себя опасным вольнодумцем — под подозрением, изучал Дарвина («веровал в обезьяну»), читал запрещенную
Более всего автобиографический подтекст «Тяжелых снов» прослеживается в чертах внутреннего сходства героя и его создателя: в единстве их мыслей («Мы потеряли старые рецепты жизни, и не нашли новых», — сетует Логин), чувств («На мне отяготела жизнь»), сомнений («видит две истины разом»). Лирический герой Сологуба 1890-х годов — все тот же Логин-Тетерников. «Он давно сравнивал свою душу с зыбкими качелями», — писал А. Горнфельд, и «об этих колебаниях своей психики, о тоске и порывах своей поздней молодости» рассказал в «Тяжелых снах»; «он был действительно декадент, упадочник, дух больной и напряженно-противоречивый»; в Сологубе «русское декадентство находило себя, свое подлинное лицо, свое оправдание». [151]
151
Горнфельд А. Федор Сологуб… С. 16, 17, 49. В приведенной цитате речь идет о стихотворении «Качели» («В истоме тихого заката…»), 1894; ср.:
Печали ветхой злою тенью Моя душа полуодета, И то стремится жадно к тленью, То ищет радостей и света. И покоряясь вдохновен Моей судьбы предначертаньям, Переношусь попеременно От безнадежности к желаньям.Автобиографический пафос и лирический дар Сологуба (к 1892 году он написал несколько сотен стихотворений) во многом предопределили художественную структуру «Тяжелых снов» (и затем «Мелкого беса»). По своей сути это роман «одного героя»: внутренняя реальность переживаний Логина и Передонова поглощает бытовую реальность предметного мира, которую мы воспринимаем преимущественно их глазами, сквозь их душевное состояние. «На роман г. Сологуба следует смотреть как на субъективное излияние автора, как на его лирический дневник; с этой стороны в нем откроется своеобразно-искреннее содержание: он представляет как бы иллюстрацию стихов того же г. Ф. Сологуба»; [152] «Логин — автопортрет Сологуба: таким, по крайней мере, он представляется нам по своим лирическим произведениям»; [153] «Как в Лире каждый дюйм — король, так в Сологубе каждая строка, каждое слово — Сологуб», [154] — констатировали критики.
152
Ф. Д. [Ф. Э. Шперк]. Тяжелые сны. Роман Федора Сологуба // Новое время. 1896. № 7231. 17 (29) апреля. С. 3.
153
Долинин А. Отрешенный (К психологии творчества Федора Сологуба) // Заветы. 1913. № 7. Отд. И. С. 66, 72.
154
Горнфельд А. Федор Сологуб… С. 18.
Изображение действительности как «функции души» — черта психологического повествования (например, «„Записок из подполья“ Достоевского», «Записок сумасшедшего» Гоголя, имевших для Сологуба статус текстов-мифов), а также характерная примета нового европейского романа: не случайно «Тяжелые сны» называли подражанием «дурным французским и немецким образцам» [155] или «декадентским бредом, перепутанным с грубым, преувеличенным и пессимистическим натурализмом». [156]
155
[Б. п.] «Смутные дни», роман Сологуба. СПб., 1896 // Русский Вестник. 1896. Сентябрь. С. 249.
156
[Б. п.] Библиографический отдел (Периодические издания) // Русская мысль. 1895. Декабрь. С. 637.
В середине 1890-х годов Сологуб имел отнюдь не поверхностное представление о творчестве писателей-модернистов благодаря сближению с литераторами из круга «Северного Вестника», прежде всего с Н. М. Минским, Л. Н. Вилькиной, 3. А. Венгеровой — большими знатоками и пропагандистами современной европейской литературы, а также с молодыми петербургскими поэтами-декадентами — Вл. Гиппиусом и Ал. Добролюбовым (он читал Эдгара По и Бодлера, Ибсена и Метерлинка, Оскара Уайльда, «тосковал в трех измерениях», «безжалостно вводил в свою кровь яды», «курил и ел опий, курил гашиш», «стремился пересадить на русскую почву французский „магизм“ и „демонизм“ в стиле Гюисманса, Сара Пеладана и прочих (…)»). [157]
157
Гиппиус Вл. Александр Добролюбов И Русская литература XX века. 1890–1910 / Под ред. проф. С. А. Венгерова. М., 1914. Т. 1. С. 266, 278.