Мелкий бес
Шрифт:
— Сама [баронесса] обещала Варе, [уж] она всё может наладить, — говорил учитель Передонов, стоя в группе слушавших его молодых людей, и угрюмо посматривая на них своими маленькими, заплывшими глазками. — Уж мы с Варей и золотые кольца купили в Питере, по 20 р(ублей) за кольцо.
— [Баронесса] может, — задумчиво сказал молоденький, розовый и завистливый немец, сослуживец Передонова, — она теща самому Щепкину, это не шутка.
— Да как же ты на ней женишься, — нахально спросил краснощекий [Фадеев], — ведь она же твоя сестра?
Все захохотали, и в смехе их было
— Троюродная, — буркнул он, — сердито глядя поверх своих собеседников, — на таких можно.
Но смех не унимался.
— Знаем мы, какая это троюродная, — нахально визгливым голосом кричал [Фадеев], хлопая Передонова по плечу, — небось, директорша, к ней не ходит.
— Ну, пожалуйста, — угрюмо отстранял его Передонов, — терпеть я не могу таких шуток.
[— Да и что за охота баронессе хлопотать, — вмешался щеголевато-одетый бледный и высокий Рутилов, — за всякую швейку тоже…
— Ну, да, швейку, — сердито бормотал Пугаев.]
— Да тебе самому, что ли, [баронесса] обещала, — допрашивал Рутилов.
— Не мне, а Варе. Как только, говорит, выйдете за него замуж, так я ему сейчас же и выхлопочу место инспектора.
— Ну вот, а ты веришь, — оживленно заговорил Рутилов, наклоняясь к П[угаеву] своим [высоким и] хрупким станом. — Сболтнуть-то всё можно. А ты сам отчего к ней не явился? Пошел бы, да и справился обо всем досконально.
— Пойми, что мы пошли с Варей, да не застали ее, всего на 5 минут опоздали, — она в деревню уехала, вернется через 2 недели, а мне никак нельзя было ждать, необходимо было сюда ехать.
— Сомнительно, брат, что-то, — говорил Рутилов, и смеялся, показывая гниловатые зубы.
П[угаев] задумался. Молодые люди разошлись. Остался с П[угаевым] один Рутилов.
— Конечно, — сказал П[угаев], — я на всякой могу, на какой захочу. Мне ведь не одна Варвара осталась, слава Богу.
— Само собою, за тебя, Ардальон Борисович, всякая пойдет, — подтвердил Рутилов.
Они вышли из ограды и медленно пошли по площади, немощёной и пыльной.
— Видел ты, как Марта сегодня таяла, да в меня глазенками стреляла, — спросил П[угаев], немного оживляясь. — Ведь она для меня в православную церковь притрепалась, а то бы ни за какие коврижки, они — полячишки эти заядлые.
Угрюмый восторг светился в тупых и тусклых глазах Пугаева, но он не улыбнулся.
— Что Марта, — с неудовольствием возразил Рутилов, — нашел тоже, на кого смотреть. Рябая кукушка.
— Нет, она хорошенькая. И не рябая — это веснушки у нее.
— Да дура она. Я тебе и почище барышень покажу, что тебе Марта.
— А [баронесса] как же? Как разозлится на меня.
— Ну, что ж [баронесса]. Тебе с ней не котят крестить. Пусть бы княгиня тебе место сначала оборудовала, а потом ты и окрутишься. А то как же, так зря, ничего не видя. А так-то вернее будет, как дело-то будет в шляпе.
— Это верно, — раздумчиво согласился П[угаев], и его маленькие глаза, начинающие заплывать жиром, приняли привычное им полусонное
— Ты так ей и выскажи, — уговаривал Рутилов, — постепенно выпуская свои слова, — сперва место, а то, мол, я так не очень-то верю. Скажи ей: верю я верю всякому зверю, волку и ежу, а тебе с княгиней погожу, — а как место будет, так, мол, и под венец. Место заграбастаешь, а там и венчайся, с кем вздумаешь, уж места назад не отымут.
Рутилов хохотал и убедительно смотрел в глаза П[угаеву]. П[угаев] молчал и соображал что-то, а, может быть, и ничего в эту минуту не соображал, а просто занимался слушанием речей Рутилова. А тот продолжал:
— Вот ты лучше из моих сестер возьми, — три, любую выбирай. Барышни они у меня образованные, умные, без лести сказать, — не чета твоей Варваре. Она им в подметки не годится.
— Верно, что твоя Варвара? Вот, понюхай.
Рутилов наклонился к земле, захватил и оторвал шерстистый стебель белены, скомкал его в кулаке вместе с листьями и грязно-белыми цветами, и, растирая всё это пальцами, поднес к носу П[угаева]. Тот поморщился от неприятного тяжелого запаха.
— Растереть да плюнуть, — говорил Рутилов. — Вот и Варвара твоя. Она и мои сестры — это, брат, две большие разницы. И в обществе приятно умеют быть, и тебе с ними калякать можно будет о чем-нибудь дельном, не об одних пирогах да кухарках, как с твоей Варварой. И бойкие барышни, живые, — любую возьми, не даст уснуть. Да и, наконец, молодые, — самая старшая [почти] втрое моложе твоей Варвары.
Рутилов говорил всё это, по обыкновению своему, очень быстро и весело, улыбаясь, но он, высокий и узкогрудый, казался чахлым и хрупким, и из-под шляпы его, очень новой, как-то безмолвно и жалко торчали жидкие, коротко остриженные светлые волоса.
— Ну, уж и втрое, — вяло возразил Пугаев, снимая и примиряя свои золотые очки.
— Право! Смотри, не зевай! Пока я жив, — а то, брат, смотри, они у меня тоже с гонором девки, — ты станешь артачиться, так и они тоже, — потом захочешь, да поздно будет, не выкусишь. Думаешь, без тебя им не найдется женихов. Они у меня бойкие да веселые, не засидятся. Пикантные девочки. Аванпосты одни чего стоят.
Рутилов подмигнул Пугаеву. Тот слушал хмуро, а глаза его были тусклы и блудливы. А только из них каждая за тебя с превеликим удовольствием.
— А ты почем знаешь?
— Уж я-то знаю, не сомневайся, сделай такую милость. Уж я тебе верно говорю. Ты сам только не зевай.
— Да в меня здесь все как есть влюбляются! — с угрюмым самодовольствием сказал П(угаев). — Все барышни от меня без ума.
— Ну, вот видишь, ну, вот и [ты не зевай,] — лови момент. Чего киснуть-то.
— Мне бы, главное, хотелось, чтобы она не была сухопарая, — с тоской в голосе заговорил П(угаев). — Жирненькую бы мне.
— Да уж на этот счет ты не беспокойся, — горячо убеждал его Рутилов. Они у меня барышни пухленькие, ничего, а что если теперь еще не совсем вошли в объем, так это только так, до поры до времени. А вот выйдут замуж, и они раздобреют, как старшая сестрица, Лариса-то у нас, сам знаешь, какой кулебякой сделалась.