Мельница на Флоссе
Шрифт:
— Возможно, — сказала Мэгги, откидываясь в кресле; сделав над собой усилие, она улыбнулась лучезарной улыбкой, сразу же прогнавшей хмурые тучи с ее лица. — Скорее всего в этом повинна школьная еда — водянистый рисовый пудинг, приправленный Пинноком. Будем надеяться, что мое уныние не устоит перед мамиными кремами и этим прелестным Джеффри Крейоном. [87]
С этими словами Мэгги взяла со стола книгу.
— Как ты думаешь, могу я показаться кому-нибудь с этой брошкой? — спросила Люси, подходя к висящему над камином зеркалу, чтобы проверить, какое она производит впечатление.
87
Джеффри
— Ни за что на свете: если мистер Гест увидит на тебе эту брошку, он, несомненно, покинет ваш дом. Ступай скорее, приколи другую.
Люси быстро выпорхнула из комнаты, но Мэгги не воспользовалась ее уходом и не стала рассматривать альбом; она опустила его на колени, а тем временем глаза ее обратились к окну, за которым виднелись залитые солнцем пышные клумбы весенних цветов и стройный ряд лавров — а там, вдали, серебристая ширь милого старого Флосса, словно погруженного в сладкую утреннюю дрему. В окно лились свежие и нежные запахи сада; птицы неустанно взлетали и снова садились, щебетали и пели. И все же глаза Мэгги наполнились слезами. При виде хорошо знакомых картин на нее в первый же вечер нахлынули горестные воспоминания, и хотя вновь обретенный покой матери и дружеское расположение Тома наполняли ее радостью, она все же чувствовала себя не участницей счастливых событий, а сторонней наблюдательницей: так радует нас дошедшая издалека добрая весть о друзьях. Память и воображение красноречиво твердили ей о нужде, не давая вкусить от тех благ, что предлагало мимолетное настоящее; будущее представлялось ей еще более мрачным, чем прошлое, ибо после долгих лет добровольного самоотречения в ней снова пробудились былые желания и мечты, все труднее стало переносить безрадостные дни, заполненные ненавистным трудом, все настойчивее осаждали ее образы той яркой, полной разнообразия жизни, к которой она так тянулась и которая казалась ей до отчаяния несбыточной. Скрип открывающейся двери заставил ее очнуться, и, быстро смахнув слезу, она принялась перелистывать альбом.
— Знаешь, Мэгги, есть одно удовольствие, перед которым не устоит даже твое уныние, — проговорила Люси, едва переступив порог комнаты, — это музыка, и я угощу тебя ею на славу. Мне так хочется, чтобы ты снова начала играть! Ведь ты, когда мы учились в Лейсхеме, была гораздо способнее меня.
— Ты бы от души посмеялась, — сказала Мэгги, — если бы видела, как я снова и снова наигрываю маленьким ученицам их нехитрые гаммы, просто чтобы лишний раз пробежаться пальцами по милым клавишам. Но, право, я не отважилась бы теперь сыграть что-нибудь более сложное, чем «Прощайте, скучные заботы».
— Я помню, в какой неистовый восторг ты приходила, когда слушала рождественские гимны, — сказала Люси, принимаясь за вышивание, — и ты могла бы снова услышать самые любимые из них, будь я только уверена, что ты смотришь на некоторые вещи иначе, чем Том.
— Мне кажется, в этом ты можешь не сомневаться, — улыбнулась Мэгги.
— Вернее — на одну определенную вещь, — продолжала Люси, — потому что, если ты разделяешь чувства Тома, мы рискуем остаться без третьего голоса. В Сент-Огге молодые люди, любящие музыку, наперечет. В сущности, только Стивен и Филип Уэйкем как-то разбираются в ней и способны петь.
Тут Люси подняла глаза от вышивания и увидела, что Мэгги изменилась в лице.
— Тебе неприятно слышать это
— Нет, я отношусь к этому иначе, чем Том, — оказала Мэгги, вставая с места и подходя к окну, как бы для того, чтобы полюбоваться видом. — Мне Филип всегда нравился — с тех самых пор, как я девочкой увидела его в Лортоне. Он был таким добрым, когда Том поранил себе ногу.
— Как я рада! — воскликнула Люси. — Значит, ты не возражаешь, если он иногда станет приезжать к нам. Мы будем чудесно музицировать, а то без него это почти невозможно. Я очень привязана к бедняжке Филипу. Только жаль, что он так болезненно переживает свое увечье. Наверное, оттого он и бывает таким печальным, а порой даже угрюмым. Как грустно видеть его бледное лицо и жалкую горбатую фигурку среди рослых, сильных мужчин.
— Но, Люси… — сказала Мэгги, напрасно пытаясь остановить этот поток болтовни.
— Ты слышишь колокольчик? Это, верно, Стивен, — продолжала Люси, не замечая робкой попытки Мэгги прервать ее. — Меня особенно восхищает в нем то, что всем своим друзьям он предпочитает Филипа.
Теперь Мэгги даже при всем желания не смогла бы ничего сказать; дверь гостиной отворилась, и Минни уже приветствовала недовольным ворчанием стройного молодого человека, который подошел к Люси и, пожав ей руку, о чем-то спросил, выражая тоном и взглядом больше нежности, нежели того требует простая учтивость: он явно не подозревал, что в комнате присутствует третье лицо.
— Позвольте мне представить вас моей кузине мисс Талливер, — не скрывая легкого злорадства, промолвила Люси и обернулась к Мэгги, которая, отойдя от окна, приближалась к ним.
Стивен не сразу справился с изумлением, охватившим его при виде этой высокой темноглазой нимфы с головкой, увенчанной короной черных блестящих волос; Мэгги, в свою очередь, испытала незнакомое доселе чувство: впервые в жизни ей была принесена дань в виде румянца смущения и низкого поклона, в котором склонился перед ней статный молодой человек, почему-то внушивший ей робость. Это новое ощущение было приятным — настолько приятным, что почти улеглась тревога, вызванная в ней упоминанием о Филипе. И когда она села в кресло, глаза ее ярко блестели, а на щеках играли краски, придававшие особую прелесть ее лицу.
— Теперь оцените, какой поразительно верный портрет вы нарисовали позавчера, — сказала Люси, милым смехом выражая свое торжество. Она наслаждалась замешательством своего возлюбленного, тем более что обычно все преимущества были на его стороне.
— Ваша коварная кузина ввела меня в заблуждение, мисс Талливер, — сказал Стивен и, усевшись подле Люси, принялся играть с Минни; на Мэгги он взглядывал только украдкой. — Мисс Дин говорила, что у вас голубые глаза и светлые волосы.
— Простите, это говорили вы. Я только не хотела поколебать в вас веры в ваш дар ясновидения.
— Желал бы я всегда так грешить против истины, — сказал Стивен, — и потом убеждаться, что реальность много прекраснее моих предвзятых суждений.
— Вы с честью вышли из неловкого положения, сказав то, к чему вас обязывает учтивость, — проговорила Мэгги.
В ее взгляде сверкнул легкий вызов; Мэгги понимала, что портрет, нарисованный Стивеном заочно, отнюдь ей не льстил. Люси ведь говорила, что он склонен к насмешке. И весьма самоуверен, мысленно добавила она.
«Однако с ней надо быть настороже!» — мелькнуло в голове у Стивена. Позже, когда Мэгги склонилась над шитьем, он подумал: «Хотел бы я, чтобы она снова на меня посмотрела» — и наконец ответил: